Завещание Матери: Глава 3

Изгнание

Гюли была девушкой невысокой и светлокожей. Мягкой в движениях и словах. В глазах сверкал чарующий огонёк. Было у нее скромное белое платье с голубыми мелкими цветочками, которое ей очень шло. Косы Гюли забрасывала за спину, а тоненькую шею держала прямо. Однажды мама послала ее с гостинцами проведать Хаджяр-ана. На обратном пути Гюли столкнулась с молодым парнем. Всего один взгляд бросила она на него. И вспыхнула румянцем, потому что смуглый и широколобый джигит поймал этот взгляд. На лице его отразилось восхищение. Мимолетная встреча обернулась большими переменами в жизни Гюли и Таиржана.
В те времена не было принято, чтобы молодые люди знакомились и встречались без ведома взрослых. Родители решали, с кем их дети создадут семью. Когда решение принималось, в дом девушки отправлялись сваты. Если родители невесты принимали юношу, молодые вскоре соединялись брачными узами. Так случилось и у Гюли. Пройдя положенный по обычаю ритуал Ника , Гюли и Таиржан поженились и стали жить в собственном доме.
Для постройки дома Таир пригласил друзей. Работали они днем и ночью. Вскоре небольшой домик из двух комнат был возведен. Его крышу покрыли жердями, стены обмазали саманной глиной. Юная Гюли с жаром принялась наводить порядок и уют. В середине комнаты, на небольшой кусок кошмы она поставила джоза, а вокруг расстелила корпешки. У противоположной стены установила сундук и уложила на него несколько корпя. Комнатки были маленькими, уютными и теплыми. Здесь Гюли и Таиржан прожили свои самые сладостные и счастливые дни.
Работали они не покладая рук. Через пять-шесть лет купили корову. Теперь Гюли, имея достаточно молока и сливок, могла кормить родившихся одна за другой дочерей, Селимям и Саниям. Молодые люди были влюблены в жизнь, наслаждались ею и не замечали, как текут счастливые дни.
К этому времени и друзья Таира – Джелил, Кудрят и Адил – тоже создали свои семьи. Устав от летних трудов, они вместе проводили долгие зимние вечера, беседуя или играя на дутарах. Таир был душой компании, хорошо пел, смеялся искренне и заразительно.
С приходом теплых дней снова начинались колхозные будни. Таир с товарищами выходил в поле. Рыли арыки, косили, убирали сено. Посадив на лошадей мальчишек, брались за плуг. Все жаркие летние дни вместе занимались поливом. Поднявшись до зари, молодежь дружно и весело, как одна семья, трудились на жатве. За смехом и шутками не замечали тяжести сельского труда.
В самую жару, когда пот струится по лицу и шее, изнывавшие от жажды жнецы делали из веток прохладный шалаш. Садились на траву, ели дыни и арбузы, пили холодное кислое молоко. Часто по просьбе друзей Таир запевал какую-нибудь душевную песню. Уставшие дехкане слушали, вздыхали, смотрели в небо. Иногда друзья подтягивали Таиру, и тогда округа оглашалась их сильными голосами. Вот так, работая с утра до вечера, не замечали, как проходит еще одно лето.
В тот роковой год Таиржан вместе с Адилом закончил в Жаркенте ветеринарно-счетоводческую школу. Он начал работать в колхозе счетоводом. Адил стал ветеринаром.
Холодный ветер 1937 года принес вместе с нескончаемыми дождями ранние заморозки и встревожил людей. Надо было срочно убирать хлопок. Каждое утро бригадир на коне объезжал дом за домом и, не слезая с лошади, чтобы все слышали, кричал: «Эй, люди, вставайте! Нечего лежать! Хлопок гибнет!»
Не выйдешь в поле – голодным останешься. Потому что вместо денег каждому работающему давали в день ложку талкана – молотой жареной пшеницы. А тем, кто не работал в поле, и того не давали. Работая под дождем, люди в худой одежде и рваной обуви простужались и надолго заболевали. Но хлопок, во что бы то ни стало, надо было собрать.
В один из дождливых вечеров Джелил пришел к Таиру. Только сели они за стол, как со словами «Салам алейкум» в дом ввалился Шавдун. Хитрый он был парень, себе на уме. Многие его недолюбливали, но вывести хитреца на чистую воду не получалось. Гюли, приготовила чай, собрала на стол все, что было в доме. А тут и Кудрят с Адилом пришли.
- У нас целое собрание, получается, – пошутил Таир.
- А что дома делать во время дождя? Решили к тебе заглянуть, дутар послушать, попеть, поговорить, – ответил Кудрят.
Маленькая Селимям вышла из соседней комнаты. Оглядела гостей, сказала: «Ассалам!» Потом поднесла правую руку к сердцу и мягко поклонилась сидящим.
- Доченька, рахмят тебе за такое любезное приветствие, – сказал Адил.
Гюли, заметив, что за старшей сестрой потянулась трехлетняя Саниям, сказала:
- Пойдемте в другую комнату. Там, где сидят гости, детям не место. – И увела дочерей.
У мужчин, как всегда, зашел разговор о делах колхозных, о болезнях, что начались в эту сырую, промозглую погоду, о руководителях, которые равнодушны к тяготам народа. Таир разгорячился, говорил много справедливого. Немногословный Джелил вдруг тихо заметил:
- Зря ты так говоришь, адаш. Лучше поиграй нам.
Таир понял, что Джелил намекает на присутствие Шавдуна, которого многие опасались. Тогда он взял в руки дутар и провел пальцами по струнам. Гости оживились. Чтобы поднять настроение друзей, хозяин дома запел песню. Потом перешел на плясовую. Из внутренней комнаты снова вышла Селимям. Следом показалась Гюли и сказала:
- Пусть для вас станцует наша дочь.
Селимям только и ждала этих слов. Поклонившись, она начала танцевать. Делала это самозабвенно. Мужчины с удовольствием прихлопывали ладонями в такт. После такого выступления настроение все повеселели. Друзья еще немного побеседовали, а потом начали собираться.
- Как хорошо! Душа воспрянула. Таир, Гюли, от всего сердца спасибо. Время уже позднее, теперь мы пойдем! – сказал Кудрят.
На улице продолжал хлестать дождь.
- Таир за правдой в карман не лезет. Честный парень и открытый, – говорили друзья между собой, когда возвращались домой.
Они частенько собирались в доме Таира, чтобы поговорить по душам, обсудить, что вокруг происходит. До сельчан доходили слухи о тревожных событиях. Вначале эти слухи вызывали недоверие и удивление. Но вдруг они получили подтверждение. Это случилось, когда за одну ночь арестовали сразу пять или шесть человек, объявив их «врагами народа». Село затихло, как перед бурей.

***

Проводив друзей, Таиржан уже засыпал, когда до его слуха донеслись странные звуки. И тут же раздался громкий стук в дверь и послышалось: «Открывай, открывай, говорю!» Грубые голоса ночных пришельцев испугали Гюли. У нее от страха ком застрял в горле: «Кто может прийти в полночь?»
Таир встал и открыл дверь. В дом вошли двое в военной форме. Один из них вынул из кармана бумагу, показал Таиру и, нахмурив брови, сказал:
- Таир Хусаинов, нам дан приказ забрать тебя с собой.
- Возьми теплую одежду, – добавил второй.
У Таира на лбу выступила испарина, в душу закрался страх. Он не мог поверить в реальность происходящего. В комнате на миг повисла гнетущая тишина. Был слышен только шум непрекращающегося дождя. У Таира в голове мелькнуло: «Так вот что означает «арестовали и увели», но вслух он не сказал ни слова. Молча оделся. Военные приказали ему идти первым. У порога Таир обернулся и увидел Гюли и Селимям, которая одной ручонкой крепко уцепилась за подол матери, а другой утирала слезы. В этот миг взгляд Гюли и глаза его дочери заслонили для Таира весь мир
Гюли крикнула прерывающимся голосом:
- Таиржан, Таир, – и застыла, прислонившись к стене.
Дверь за военными захлопнулась. Дождь хлестал землю.
Черным-черно стало в глазах у Гюли. Она заплакала, крепко прижав к груди дочь. Дом показался ей холодным, заброшенным. Нахлынули тревожные мысли: «В чем вина Таира? Куда его увели? Где мне его теперь искать?» Она не могла найти ответа на эти вопросы. Осторожно положила в постель к младшей сестренке Селимям, уснувшую у нее на коленях. Присела рядом, поглядела на сладко спящих детей и приглушенно зарыдала. Наконец, опомнившись, сказала себе: «Слезами горю не поможешь. Надо что-то делать. Я не имею права быть слабой. Не ради себя, а ради моих дочерей и того, кого ношу под сердцем. Я должна быть стойкой, твердой. Таир не умер, он жив и однажды вернется. Мы снова заживем счастливо. Пока же я должна содержать дом, кормить, растить, воспитывать детей. Так разговаривала она сама с собой, пытаясь успокоиться.

***

Когда в их краях устанавливалась советская власть, начались беспорядки. Белогвардейцы, врываясь в города и села, расстреливали коммунистов и комсомольцев, мужчин забирали в плен. Потом в Жаркент пришла советская власть и начала раскулачивать богатеев-кулаков, а, заодно, и середняков. Забирали все. Начались аресты. У жителей села Большой Чиган отбирали зерно и скот, искать защиты было негде. Исключением был аксакал Тудмет, который выступил против этого произвола.
- Что же это вы делаете? Какие в селе богачи-кулаки? В каждой семье по семь- восемь детей. Если вы уведете скот, как они будут жить? – почтенный аксакал потрясал кулаком. – Дехкане и так еле держатся на ногах, вы же их совсем убиваете!
Тотчас два красноармейца, избив старика, вывели его на край села. Привязали к дереву со словами: «Ты выступил против Советской власти, значит ты – враг!» А потом расстреляли без суда и следствия. Эта жуткая несправедливость и царившая повсюду жестокость вызвали у народа страх. Многие бросили родные места и стали беженцами. Часть уйгуров перебралась в Китай: в Кульджу, Суйдунь, Чилпанзе, Дашигур. Им предстояло склонить голову перед судьбой и вести на чужбине отчаянную борьбу за жизнь. Родители Гюли и Таира тоже перешли границу и осели в Дашигуре. Переписываться с ними не было никакой возможности. У Гюли в селе осталась только сестра Майсимям. Она с семьей жила на той же улице. Сестры были очень дружны, заботились друг о друге. Поэтому, едва рассвело, не спавшая всю ночь Гюли, схватив детишек, побежала к сестре. Майсимям, увидев их в такую рань, встревожилась.
- Ой, это же Гюли! – воскликнула она и прижала заплаканную сестренку к груди. – Что с тобой?
Гюли вместо ответа снова заплакала.
- Почему ты плачешь, Что случилось-то? Не молчи! – Майсимям развернула сестру лицом к себе.
Гюли присела на крыльцо.
- Этой ночью Таира увели двое военных. За что, не знаю.
Услышав эту страшную весть, Майсимям похолодела. В этот момент из сада вышел ее муж Курван-ака, невозмутимый, как всегда. Подошел к женщинам, с высоты своего роста посмотрел на поникшую Гюли. Узнав о происшедшем, Курван-ака быстро увел всех в дом.
- В нынешние времена даже с родными нельзя говорить откровенно. Таира я люблю, как своего родного брата. Но зря он всегда и всюду говорит правду. Прежде чем сказать, надо десять раз подумать. Правда – горькая вещь, не всем она по душе. Вот потому он врагов и нажил. Гюли, держись! Слезами делу не поможешь. Таира допросят и через несколько дней отпустят. Если нет, то мы все равно его еще увидим. О дочерях думай. Смотри, какие они напуганные.
Между тем Майсимям приготовила аткян-чай, принесла его и разлила по пиалам. Подавленные, родственники пили чай в молчании.
Наконец, измученная бессонницей Гюли вернулась домой. Единственная мысль билась в мозгу: как получить от Таира весточку?
Известие о том, что Таира арестовали, разнеслась по селу с быстротой молнии. Вскоре в доме у Гюли уже сидели самые близкие друзья Таира: Джелил, Кудрят и Адил. Размышляя о ночных событиях, они вспомнили вчерашние разговоры в этом доме и переглянулись. Им стало понятно, кто донес на Таира. Это был Шавдун.
Друзья решили ехать в Жаркентскую тюрьму. Нужно было все разузнать.
- Если увидите Таира, скажите ему, что у нас все нормально. Спросите, что ему нужно. – Гюли стояла, прижав руки к груди. – Если сегодня его не выпустят, завтра сама поеду.
Друзья уехали. На Гюли навалилась тоска. Дурные мысли не отпускали, в голове мелькали картины, одна страшнее другой. Женщина сидела, не зная, что предпринять. Дверь открылась, и в дом вошли ее подруги: Зайнапхан, Мерванам и Мариям. Они поздоровались, обнялись и сели на корпя, расстеленные на кошме.
- Гюли, крепись! Мы рядом и поможем тебе. Ты не останешься одна, – сказала Мерванам.
- Нет-нет, пока мне ничего не нужно, - испуганно ответила Гюли.
Самая шустрая и решительная из подруг, худенькая Зайнапхан, принесла со двора хворост и, не позволив Гюли подойти к печи, разожгла огонь. Мариям, налив воду в кастрюлю – кора , поставила ее на печь. Немного погодя от жаркого огня стало тепло, вода в кастрюле закипела. Зайнапхан из сливок, принесенных Мерванам, приготовила аткян-чай.
- Вчера я запекла большую тыкву в тонуре. Она оказалась очень сладкой, и вот половину я принесла вам попробовать, – Мариям поставила на стол поднос с печеной тыквой.
- А от меня – апкур домашнего творога, – добавила Зайнапхан.
Пока они, беседуя, попивали чай, у Гюли на душе опять стало тревожно:
- Подруги мои, как я благодарна вам, – сказала она, чувствуя слезы в глазах.
- Я думаю, не сегодня-завтра Таир выйдет. Весь этот ужас забудется, – сказала Зайнапхан с нежностью. – В вашем положении расстраиваться нельзя. Роды-то приближаются.
- Даст Бог, родишь Таиру славного сыночка, будут вместе хозяйством заниматься, – поддержала ее Мариям.
- Таир твой очень трудолюбив. Двор у него опрятный, сено заготовлено, дрова к зиме сложены, – похвалила Мерванам.
Гюли улыбнулась, услышав хорошие слова о муже.
- Он сам амбар сделал и сложил туда овощи, – она указала рукой на место справа от входной двери.
- Нам бы таких мужей, – пошутила Зайнапхан.
Мерванам схватилась за поясницу.
- Ой, соседушки, что-то мне сегодня нездоровится. Ты, Гюли, знай, если ваша корова перестанет доиться, я молоко с детьми присылать буду. Всем, что у нас есть, будем делиться, да? – подруги закивали. – А теперь помолимся.
Помолившись, подруги поднялись со своих мест. Гюли вышла проводить их на улицу.
- Пусть вернутся наши мужья из Жаркента с хорошими вестями, – сказала Зайнапхан.
На том они и простились.
Под вечер к Гюли пришли друзья Таира. Было видно, что из Жаркента они не принесли хороших вестей. Гюли не спускала с них глаз. Джелил тихо сказал:
- Гюли, съездили мы в тюрьму, но Таира не увидели. Вместе с вашей передачей, мы отправили письмо. Таир нам ответил: «Сегодня меня допрашивали, предъявляют мне довольно тяжкие обвинения, но все это – ложь. Даже не знаю, как отсюда выбраться. Передайте Гюли, пусть приготовит мне теплую одежду».
Гюли ощутила слабость во всем теле: внутри будто что-то оборвалось. Мужчины, не умея ее утешить, посидели еще несколько минут, да и разошлись по домам.

Мрачной чередой дни проходили за днями. Чтобы выполнить просьбу Таира, Гюли сходила к чабанше Рысжан-апай , рассказала о своей беде. Апай дала ей мешок шерсти. Обработав ее, Гюли связала варежки, носки и шарф. Женщина приходила к тюрьме каждый день. Но не смогла ни увидеть Таира, ни передать ему еду. В слезах возвращалась домой. Что же теперь делать? Как можно освободить мужа? Никто не мог дать ответа, никто не мог ей помочь.
И вот пришла весть: суд приговорил Таира к пяти годам лишения свободы, и его отправляют по этапу. Узнав это, Гюли всю ночь готовилась: сложила в большой мешок фуфайку, несколько рубашек и все, что успела связать, сверху положила мешочек талкана. Курван-ака принес кисет махорки, свои любимые сапоги с портянками. Гюли поставила мешок с вещами в угол. Оставшись одна, в ожидании рассвета, женщина поглаживала округлившийся живот и тихо приговаривала: «Будет тебе пять лет, сынок, когда ты увидишь своего дада ». Она посмотрела на сладко спящих девочек, затем, подойдя к окну, замерла, неотрывно глядя в темноту двора. Мысли были тревожные, горькие. Потом Гюли прилегла рядом с дочками и провалилась в сон.

Едва забрезжил рассвет, Гюли испуганно вскочила, бросилась одевать сонных дочерей. Подъехали Курван-ака с Майсимям на арбе, запряженной ишаком. Гюли вышла во двор с мешком в руках, погрузила его на арбу. Заспанных девочек посадила туда же. Когда они выехали в сторону Жаркента, уже почти рассвело.
Чем ближе к тюрьме, тем больше людей видели они. Все шли в одном и том же направлении. Наконец, арба Курван-ака подъехала к мрачному зданию. По одну сторону железного забора стояли люди. Вцепившись в решетку, они высматривали своих родных и знакомых, плакали и переговаривались. По другую сторону толпились заключенные. Женщины с мешками, дети, седые старики, сгорбленные старухи – все неотрывно всматривались сквозь прутья решеток в толпу заключенных, искали среди них своего родного человека.
Курван-ака, Майсимям и Гюли с дочками с трудом протиснулись сквозь толпу. Гюли сразу увидела Таира. Он стоял вдалеке и был почти неузнаваем: обросший, исхудавший, с ввалившимися глазами. От прежнего Таира ничего не осталось. Дрожащими руками свернул он самокрутку и закурил. Увидев изможденного мужа, Гюли почувствовала дурноту: сердце ее сжалось, для дыхания не хватало воздуха. Курван-ака, переживший многое, а потому державший себя в руках, зычно крикнул:
- Таир, Таир!
Подняв голову при звуках знакомого голоса, Таир заметил их, расталкивая заключенных пробрался к решетке и протянул сквозь прутья руки.
- Таир-ука, крепитесь! Не беспокойтесь за Гюли и детей, мы им поможем. – Курван-ака крепко сжал руку зятя.
Таир, с трудом сдерживаясь, произнес:
– Спасибо вам, присмотрите за моей семьей.
Гюли подтолкнула девочек к отцу. Таиржан поцеловал дочерей сквозь прутья решетки, провел пальцами по их лицам. Потом перевел горящий взгляд на жену. Гюли задохнулась от жалости к нему. Голос ее не слушался, когда она произнесла:
- Таир, я принесла вам теплую одежду. Постарайтесь вернуться поскорее, мы будем вас ждать. Мой дорогой, мы еще будем счастливы! – последние слова она выкрикнула.
Селимям и Саниям, ухватившись за руки отца, с плачем повторяли.
- Папа, пошли домой.
В это время человек в форме крикнул: «Стройся!» Заключенные, свесив головы, построились в шеренги. Поднялся сильный ветер, в воздухе завихрилась пыль. Таир не отрывал взгляда от Гюли. Было видно, как ему тяжело. Глядя в глаза Таира, Гюли думала: «Таир, мой родной, доведется ли нам увидеться снова?» Ее сердце мучительно сжалось, лицо было мокрым от слез.
Толпа заключенных исчезла вдали, но люди, пришедшие проводить осужденных, долго не расходились. Матери в белых платках, причитали:
- О, Аллах, в чем мы провинились, за какие грехи мы страдаем? Дождемся ли своих детей?

Долгий путь домой, дробный стук колес арбы по каменистой дороге погрузили Курван-ака в горестные раздумья. Что за времена настали? Белогвардейцы расстреливали, забирали зерно, всю живность угоняли. Советская власть пришла – опять расстреливали, забирали все, что было нажито людьми. Тех, кто выступал против, без суда и следствия убивали. Теперь снова хватают невиновных, называют их «врагами народа», увозят, неизвестно куда. Полгода назад забрали его брата Абдуманапа, честно работавшего в колхозе. Остались жена и четверо детей. За шесть месяцев жена брата не получила ни одного письма. Жив он или нет – никто не знает. У кого спросить, где искать? Сотни семей плачут кровавыми слезами!
Курван-ака тяжело вздохнул. Его собственные родители всю жизнь горбатились на баев. Надорвались и умерли молодыми. Оставили пятерых сирот. Сейчас сестра Адалят живет с ним в одном селе. Брат Абдуманап арестован. Сестра Розихан живет с семьей в китайском Дашигуре. И тут перед его глазами встала младшая сестра Патам. Высокая большеглазая красавица. В семнадцать лет она вышла замуж за парня по имени Елям. Вскоре забеременела. А когда была на сносях, в селе начались беспорядки. Патам и Елям пришли к старшему брату и сказали: «Ака, мы с родными, всего восемнадцать человек, решили уйти в Китай. На днях отправляемся».
В те времена было очень трудно перейти границу: люди прятались в приграничных песках, ночевали под открытым небом, убегали от конной погони. Кому повезло, те доходили до нужного места. Других, кто попадал в руки красноармейцев, расстреливали на месте. Тела их оставались в песках, становясь добычей хищников. Курван-ака встревожился за свою любимую синним. Крепко прижав Патам к груди, сказал: «Даст бог, еще увидимся. Береги себя и будущего малыша. Желаю вам счастливой дороги. Если дойдете до Дашигура, передайте Розихан от нас сердечный привет. Аллах милостив, он позаботится о вас». Брат и сестра со слезами обняли друг друга. Через несколько дней и по селу прокатился слух: «С китайской стороны пришел человек. Он, вроде бы, видел в песках восемнадцать убитых уйгуров». Курван-ака весь день не находил себе места, а вечером пришел в дом, где остановился человек из Китая и выпытал у него подробности. Да, среди расстрелянных в упор жителей села была его Патам. А с нею погиб и нерожденный младенец. Курван-ака страшно закричал и упал, царапая землю ногтями. Да есть ли душа у этих палачей?!
Воспоминание о Патам резануло болью, он снова задохнулся от горя. Из глаз хлынули слезы и затерялись в его черных усах. Сестренка, вся в крови, лежит в песках, не преданная земле. Курван-ака вздохнул и покачал головой. Корчась от страданий, человек все равно продолжает жить. Мужчина тяжело откашлялся и, успокаивая себя, подумал: «Не я же один мучаюсь. Сколько людей пьют эту горькую чашу. Жестокий наш век!»
- Тпр-р-р-ру, окаянная душа! – осадил он ишака и остановился у загона.
- Зайди к нам домой, выпей горячего чая, сестренка, – пригласила их подбежавшая Майсимям.
Гюли, со вчерашнего дня не державшая во рту ни крошки, почувствовала, как голодна. Чай согревает тело и облегчает боль души. Когда Гюли поднялась из-за стола, держась за поясницу, Майсимям встревожилась.
- Сегодня я пойду к тебе ночевать. Похоже, у тебя вот-вот роды начнутся.
Сестра оказалась права. Следующим утром Гюли проснулась от родовых схваток. Встревоженная Майсимям побежала к дому их тетушки Хаджяр-аны. Даже не спросив ее, как положено, о делах, сообщила:
- У Гюли начались роды, затем к тебе и пришла.
- О, Аллах, укажи нам дорогу! Уже срок подошел или она чего-то испугалась?
- Срок подошел, – ответила Майсимям нетерпеливо.
- Бисмилла, – тетушка встала, поправила платок на голове, сняла с вешалки легкий чапан, надела его, обулась в калоши и вышла, заперев дверь.
Хаджяр-ане стукнуло уже семьдесят. Многих детей она приняла на свет в этом селе. Невысокая, сухощавая, она легко поспевала за Майсимям и говорила:
- Я была повивальной бабкой для двух дочек Гюли. Даст Бог, и для третьего буду.
Когда они пришли, Гюли, страдая от схваток, ходила кругами по комнате. Дочери стояли в дверях внутренней комнаты и тревожно глядели на мать. Увидев Гюли, Хаджяр-ана воскликнула:
- О, Аллах! Создатель милосердный! Дай нам дорогу, сделай роды легкими! – она ощупала живот Гюли мягкими руками. – Давно начались схватки?
- Рано утром.
Майсимям затопила печку, поставила воду разогреваться, развернула чистые тряпки, приготовленные Гюли для ребенка. Бегом отвела маленьких племянниц к себе домой. Бегом вернулась обратно. Гюли, не переставая стонать, то прохаживалась, то присаживалась. Через некоторое время начались потуги.
- Вот теперь все созрело, – промолвила повитуха, потрогав ее живот. – О, Аллах, это не мои руки, это руки святых матерей, –– воскликнула она и приступила к своему делу.

- Мальчик! Мальчик! – возвестила Хаджяр-ана, перерезая пуповину.
Теперь, когда страдания остались позади, Гюли почувствовала огромное облегчение. Таир всегда мечтал о рождении мальчика. И вот его мечта исполнилась.
Тетушка вымыла младенцу уши, рот, нос. Обтерла его, завернула в пеленки и показала Гюли.
- Пусть Аллах даст твоему сыну много лет жизни. Пусть будет он счастлив, богат и родителей поддерживает на старости лет!
Майсимям поцеловала сестру в лоб, вымыла ей лицо и руки и подала большую пиалу аткян-чая.
- Хаджяр-ана, ты устала. Выпей чаю и полежи, отдохни, – сказала Майсимям с благодарностью и подала тетушке две подушки.
Вытирая полотенцем пот и слезы, Майсимям наклонилась над Гюли:
- Не переживай, моя хорошая! Ты и твои дети живы. Мы будем молиться Аллаху, чтобы Таир возвратился. Рядом с тобой отдыхает наша ана. Я сейчас сбегаю домой, где у меня лежит горстка муки для этого случая, приготовлю вкусный острый суюк аш и принесу вам, – она встала.
Подбросила в печку дров и побежала домой. Гюли после выпитого чая потянуло в сон.
Когда Майсимям, приготовив ужин, вернулась, Хаджяр-ана и Гюли сладко спали. Майсимям поставила джоза, разлила в большие пиалы кушанье. От аромата еды первой проснулась тетушка.
- О, Аллах, как крепко я заснула. У тебя уже и обед готов? – Облокотившись на подушки, повитуха присела. – Разбуди Гюли, пусть покушает. Не будет молока – не будет спокойного ребенка.
Майсимям разбудила сестру, подложила ей под спину подушку, поставила перед ней пиалу с едой. У Гюли от слабости тряслись руки.
- Родная сестра – всегда опора: и в жизни и в смерти, – заметила тетушка, начав есть. – Ты для Гюли теперь вместо матери. Гюли, кизим, заставь себя кушать. Тебе нужны силы, малышу нужно молоко.
В это время с улицы в комнату ворвались Селимям и Саниям. Бросились к матери, поцеловали ее. Взглянули на ребенка. Саниям сморщив лобик, сказала:
- Да что же он такой маленький?
А Селимям воскликнула:
- Какой же он сладенький! Мама, я возьму братика на руки?
Майсимям, опередив всех, осторожно взяла на руки крепко спящего малыша.
- Селимям, обхвати его двумя руками. Не урони. Если хотите, чтобы он вырос большим джигитом, приглядывайте за ним хорошенько.
Сестры с нежностью рассматривали новорожденного, прижимали его к груди, пытались укачивать. Глядя на эту трогательную сцену, Хаджяр-ана улыбнулась.
- Гюли, какие у твоего сыночка няньки славные.
После обеда, завершая неспешную беседу, Хаджяр-ана, обращаясь к Майсимям сказала:
- У Гюли все хорошо, я пойду домой. Уже темнеет, – и старушка стала собираться.
- Спасибо тебе. Прости, что столько хлопот доставили. Останься у нас хотя бы на два-три дня. Я ведь тоже твоя дочь, – привстала с подушек Гюли.
Действительно, в свое время Хаджяр-ана приняла на свет маленькую Гюли. Значит, была ей, в каком-то смысле, матерью. И повитуха решила остаться на двенадцать дней, подождать, пока Гюли придет в себя.

Наступил двенадцатый день со дня рождения мальчика. Курван-ака пригласил дедушку Заира, чтобы тот дал имя ребенку. От себя Курван-ака подарил Гюли пять рублей, потому что рождение сына было мечтой Таира.
Когда по обычаю было выпито по пиале чая, Заир-бува сказал:
- Дадим вашему сыну имя Ядикар. Оно созвучно имени его отца – Таир.
Гюли кивнула в знак согласия. Имя звучное, красивое. Заир-бува, взяв на руки новорожденного, прочитал соответствующую суру. Потом пропел в ухо малыша азан , высоко поднял его и, повысив голос, произнес:
- Поздравляю вас с присвоением имени, спустившемуся с неба Ядикару, – после чего положил младенца на корпя и, перевернув его, вновь взял на руки.
Все сидевшие за столом, обращаясь к Гюли, повторяли: «Поздравляем! Поздравляем вас, Гюли!»

***

Накрыв весь мир белым покрывалом, пришла зима. Снег падал с раннего утра до позднего вечера. Все село побелело. Наутро сельчане занялись уборкой снега во дворах и на плоских крышах. На улицах появились сугробы.
Гюли, прибрав во дворе, решила навестить тетушку Аджяр, чтобы узнать, как у нее дела.
- Ассалам, тетушка! Как ты поживаешь?
- Ой, это ты, Гюли! У меня-то все хорошо, а вот как ты поживаешь с тремя детишками, кизим?
- Хорошо, ана. Дети здоровы. Пришла, чтобы забрать тебя к себе домой. Зачем зимовать одной в такие морозы? Будем вместе жить, помогать друг другу.
- Пока хватает силенки, поживу у себя дома, золотко. Если заболею, то приду, – и тетушка проводила Гюли.
Сельчане зимой топили печи, выносили на улицу золу, кормили сеном скот, убирали навоз. Сами доедали остатки летнего урожая. В зимние дни на пустынных улицах никого не было видно. Разве что дети ездили за водой на телегах или тащили к дому сани с дровами.
Всю зиму Гюли жгла заготовленные Таиром дрова и кизяки , которые удалось собрать за лето. Она не давала мерзнуть детям, растила их на теплом кане . Подруги Гюли боялись открыто ее навещать: не дай Бог попасться на глаза доносчику. Поэтому они, соблюдая осторожность, приходили к ней вечерами.
И сегодня, с наступлением темноты Кудрят и Зайнапхан пришли навестить Гюли. Исхудавшая, поникшая, она больше не напоминала ту красавицу, что была так счастлива с Таиром.
- Есть от мужа письма, вести? Как он там, в далеких краях? – спросили они.
Но с тех пор как Таир ушел по этапу, от него не было ни одного письма. Это всех тревожило. Подруги рассказали ей о других колхозниках, которых тоже признали «врагами народа» и арестовали. Гюли была потрясена.
- Что же это такое?! Кто в селе стал доносчиком? – спрашивали они друг у друга, но ответа не находили.
В ту ночь Гюли не спала: «Я-то живу с детьми в теплом доме, а как же Таир? Вдруг простудился и заболел? Сыт он или голоден?» – мучилась она.
И хоть лежит она на теплом кане, свободно вытянув ноги, прижав к себе детей, ей не до сна. Беспокоит ее стельная корова. Зайнапхан и Кудрят, увидев отяжелевшую корову, заявили: «Родит не сегодня-завтра. Смотри, чтоб теленок не замерз». Поэтому Гюли ночью, со свечой в руке, дважды ходила в коровник. Корова была спокойна. «Хорошо, что Таир обил двери кошмой, а то бы холод проник в дом», – прошептала Гюли и уснула, обняв сына. На рассвете она умылась, выгребла золу из печи, вынесла ее во двор. Зашла в коровник. Увидела, что корова лижет только что родившегося теленка.
- Слава богу, теленочек здоров. Молодец моя корова. Это ради моих детей, – со слезами на глазах прошептала женщина. Услышала с улицы крик: «Гюли». Выйдя во двор, увидела согнувшуюся тетушку Аджяр, дрожащую от холода.
- Ассалам, тетушка! – подошла она к ней.
Было видно, что у повитухи дела неважны.
- Пойдем скорее в дом, – распахнув двери, Гюли пропустила бабушку вперед, плотно закрыла дверь.
Хаджяр-ана тут же взобралась на кан.
- Пару дней назад я слегла. Ни огонь разжечь, ни золу из печки убрать. И решила: пойду домой к своей дочке. Вот и пришла к тебе с утра пораньше.
- Хорошо, что ты пришла, тетушка. Сейчас я разожгу печь, а ты отдыхай, – Гюли уложила старушку рядом со спящими детьми.
Гюли разожгла печь, приготовила чай. Тетушка Аджяр вздохнула:
- Что ж это я, имея такую заботливую дочь, лежала и болела в холодном доме?
Проснувшись, Селимям и Саниям радостно закричали:
- Бабушка пришла! Пришла наша мома!
Хаджяр-ана вынула из кармана сушеные яблоки и урюк, протянула сестрам.
- Кушайте, мои детки, – она погладила девочек по голове, поцеловала их в лоб.
- Тетушка, как только ты пришла ко мне – наша корова отелилась, – заметила Гюли.
- Аллах для детей богатство дает, – кивнула повитуха. – Своих детей и внуков у меня нет, теперь вам буду помогать.
Теплым и приветливым был дом Гюли. Старушка даже про немощь свою забыла. Жизнь ее не баловала. Аджяр вышла замуж очень молодой, но ребенка родить не смогла. Развелась с мужем, несколько лет жила одна. Во второй раз она соединила судьбу с дядей Таира, Мухаммед-ака. И только они обзавелись домом, хозяйством, скотом, как нагрянули белогвардейцы и, арестовав сельских комсомольцев и коммунистов, расстреляли их. Среди убитых активистов был и Мухаммед-ака. С тех пор тетушка жила одна.
Едва Гюли вымыла посуду, как зашел старший сын Майсимям и сказал:
- Кичик-апа , тебя мама зовет.
Встревоженная Гюли, накормив сына грудью, обратилась к дочерям:
- Если Ядикар будет плакать, осторожно покачайте люльку. Я схожу к вашей чон-апе . Не шумите, бабушка спит.
Когда она зашла в дом сестры, Майсимям сообщила ей:
- Мужа отправляют учиться в Талгар.
- Что это за учеба? Талгар далеко?
- Говорят, далеко. От нашего села туда поедут еще Пахирдин, Савут, Имяр. Когда кончится учеба, они вернутся в село на тракторах. Теперь землю будут обрабатывать не лошади и волы, а тракторы, и сеять тоже они будут.
- Это хорошая новость. Дехканам будет легче.
Вошел Курван-ака. Высокий, крепкий, он улыбнулся Гюли:
- Присматривай за сестрой! Вы вдвоем остаетесь с детьми, помогайте друг другу. С Майсимям творится что-то неладное: она засыпает на ходу. Сегодня утром доила корову, да уснула. Хорошо, что я вышел. Не знаю, что делать. Отказаться от учебы нельзя. Выезжаем завтра.
Гюли с тревогой взглянула на лицо сестры, бледное, как стена.
- Курван-ака, не беспокойтесь. Я каждый день буду заходить и узнавать, как дела. У нас в селе многие так болеют.
- Я предупредил сыновей, Турсуна с Турганом. Они уже большие, будут смотреть за младшими и помогать матери.
- Из города привезите лекарство от моей болезни, – обратилась к мужу Майсимям.
- Конечно, найду и привезу. Вернусь трактористом. Новые времена наступают: на машинах теперь работать будем.
- Тогда человек будет не нужен? Это как же будем жить? – забеспокоилась Гюли.
- Ну, не сразу же. Все делается потихоньку, – улыбнулся Курван-ака.
За разговорами Майсимям и Гюли собрали все необходимое в дорогу. А потом у Майсимям стали слипаться глаза, появилась вялость в движениях. Встревоженная Гюли сказала:
- Что же это такое? И тетушка Аджяр не поднимая головы спит. В село пришла сонная болезнь? Неужели все уснем и погибнем?
Из разговоров у колодца Гюли узнала, что в каждом доме два-три человека болеют сонной болезнью. В большинстве это люди пожилого возраста. Говорили, что в соседнем селе некоторые так и умерли во сне.
Вскоре после отъезда Курван-ака, Гюли с сестрой собрали заготовленные помидоры и высушенный перец. Гюли отправилась в Жаркент на базар, чтобы их продать, а на вырученные деньги купить муку и мясо. На базаре Гюли рассказала знакомой молочнице, что ищет для своей сестры лекарство от сонной болезни. Та указала ей на невысокую дородную женщину лет пятидесяти, которая продавала вязаные вещи.
- Вон та русская лечит болезни. Мы ее зовем мама-Финя. Спросите у нее.
- Я ведь не знаю по-русски, как я с ней буду разговаривать?
- Не беспокойтесь. Она говорит и по-казахски, и по-уйгурски, и по-татарски.
Продав домашние заготовки, Гюли подошла к русской. На той был большой шерстяной платок, тулуп, валенки, теплые рукавицы. Казалось, мороз ей нипочем: щеки женщины горели румянцем. Похоже, на базаре все ее знали: то и дело окликали по имени и здоровались
Гюли тоже поздоровалась.
- Я пришла просить у вас помощи. – И рассказала ей о болезни сестры.
Мама-Финя понимающе кивнула.
- Доченька, эта болезнь от голода. Сестре каждое утро давай пиалу кипяченого молока, размешав его ложкой сорок один раз. И так – сорок дней. Если есть сахар или мед, еще лучше. Пусть ест тертую морковь и вареную свеклу. Если есть мясо, свари бульон и сделай шурпу со свеклой, луком, морковью, картошкой. Питаться ей надо нормально. Не бойся, сестра твоя поправится.
- Эх, мама-Финя, если бы у нас была еда, разве бы мы засыпали от слабости?
- Доченька, ты тоже по утрам пей молоко, а то заболеешь, как сестра.
Узнав, что у Гюли есть дети, лекарша кивнула на вязаные носки.
- Возьми те, что подойдут твоим ребятишкам.
- Нет, спасибо. У меня денег только на мясо и муку хватит.
- Бери, бери носочки, я с тебя денег не возьму, – сказала женщина. И, как ни отказывалась Гюли, всунула ей в руки подарок.
Дрожа от холода в тоненьком чапане, Гюли еле добралась до дома. Войдя в теплую комнату и увидев, что бабушка Аджяр сидит с девочками на кане, она успокоилась.
- Да ты вся посинела от холода! Раздевайся и залезай на кан, а я затоплю печь,– захлопотала старушка.
Гюли, все еще дрожа, глянула на сына, лежащего в бещуке .
- Ядикар не плакал?
- Немножко поплакал, я ему дала ложку воды, он и успокоился.
Выпив горячего чая, Гюли перестала дрожать.
- Хорошо, что ты есть, тетушка. Хоть за детей не беспокоюсь. Выторговала немного мяса и муки.
Услышав такие слова, девочки закричали:
- Мама, сделай сегодня лагман.
Проснувшись от их шума, заплакал Ядикар. Гюли присела возле бещука и, ласково уговаривая сына, распеленала его и взяла на руки. Пока он сосал грудь, она рассматривала малыша. До чего на отца похож! Те же брови, глаза, губы. А папа маленького Ядикара, наверное, бредет по колено в снегу, сквозь снежный буран. Женщина поежилась и прошептала: «О, Аллах! Сохрани моего Таира».
- Вот мы и покушали, Ядикар. – Гюли ласково похлопала сына по спине. – Теперь я тебя опять уложу. Поспи, хорошо?
Ядикар потянулся к ней губками и потешно залепетал.
- На свет он легко появился, значит, вырастет крупным и крепким. Даст Бог, придет весна, он поползет, – сказала тетушка, не отрывавшая от них глаз.
Селимям и Саниям внимательно следили за всем происходящим. Уложив сына, Гюли вручила девочкам шерстяные носочки.
- Это вам передала одна русская бабушка, – и она рассказала про маму-Финю.
Обрадованные подарком, девочки немедленно натянули шерстяные носки и стали хвастать перед бабушкой.
- Пойду, отнесу сестре продукты, – сказала Гюли и, разделив поровну муку и мясо, отправилась к Майсимям.
Когда она вошла, сестра спала на теплом кане. Услышав голос Гюли, она подняла голову.
- Уже вернулась? Надо же, вот и полдня прошло. Ты в такой холод в Жаркент пешком ходила?
Гюли выложила продукты на стол. Майсимям не могла скрыть радости.
- Сегодня детям приготовлю сытную еду.
Модангюль, мывшая посуду, торопливо добавила:
- Мама, мы с Махинур очистим зелень, приготовим вкусный лагман.
В это время вернулись с дровами Турсунжан и Турганжан. Увидев на столе продукты, обрадовались.
Гюли грустно улыбнулась, видя, сколько счастья принесли горсточка муки и кусочек мяса, как оживились дети в обоих домах. «Сегодня дети уснут сытыми, а завтрашний день предоставим Аллаху!» – подумала она и вспомнила, что ей наказывала русская женщина.
- Сестра, я узнала, как вылечить тебя от сонной болезни.
Гюли передала Майсимям все, что ей советовала мама-Финя.
- Надо же! Если дело только в молоке, я его обязательно попью.
Турсун глянул на ослабевшую мать с надеждой и, обращаясь к Гюли, сказал:
- Кичик-апа, я дою корову каждый день. Теперь стану кипятить молоко и давать маме. Даст Бог, пока приедет отец, мама поправится.
- Сегодня я тоже приготовлю лагман, – сказала Гюли, поднимаясь.
Турсун с Турганом вышли проводить тетю. На улице кружила сильная метель. Гюли укутала лицо платком и быстро зашагала в сторону своего дома. Через пару секунду фигурку ее скрыла пурга.
Во дворе Гюли набрала в таз кизяков, сверху положила дрова и вошла в дом.
И пусть на улице завывает буран, и снег слепит глаза. Ее дети, насытившись едой, о которой мечтали, сейчас сладко спят. В этот день в домах сестер был праздник.
На следующее утро буран утих. Надо было очистить двор от снежных сугробов, накормить скотину, нарубить дров, затопить печь. Турсун и Турган, наведя у себя порядок, пришли к Гюли, чтобы съездить за водой к колодцу. Гюли помогла им загрузить на арбу маленькую деревянную бочку и, когда уже закрывала ворота загона, увидела, что во двор входит ее соседка Риханбуви. Женщины поздоровались, и Риханбуви сказала:
- Вы ведь знаете дочь моей тети, что в Верхнем селе живет?
- Жену Шавдуна, Зорабуви?
- Да. Так вот, она умерла сегодня утром.
Гюли высоко подняв руки, провела ими по лицу.
- Она болела?
- Осенью работала под дождем на хлопке, простудилась. Все жаловалась на боли в боку. От этого и померла. Ей всего-то был двадцать один год. Два сыночка остались. Зашла, чтобы сказать вам, – утирая глаза платком, Риханбуви заспешила прочь.
Гюли проводила соседку до ворот и пошла в дом, сокрушенно качая головой. Горе приходит и в жару, и в холод.
Тетушка Аджяр, услышав эту печальную весть, запричитала:
- Теперь все заботы свалятся на голову старой матери Зорабуви. Ах, она бедняжка! Оба сына ее ушли в Китай, а Зайнапхан осталась здесь из-за дочери. Как она на старости лет перенесет эту беду?
Не могут односельчане усидеть дома, если к одному из них пришла беда. И сегодня, несмотря на сильный мороз, тетушка Аджяр, Майсимям и Гюли пришли в дом Шавдуна. Во дворе голосили женщины. Стоящие рядом мужчины посинели от холода. Один из старейших в селе, Махмут-ака, велел разжечь костер. Костер разгорелся и мужчины стали греться у огня.
Женщины прошли в дом, поздоровались, подошли к тетушке Зайнапхан и по очереди обняли ее. Бабушка Аджяр, прижав к себе рыдающую подругу, гладила ее по голове и ласково успокаивала.
- Подруга, все равно плачем ничего назад не вернешь, сами вы едва стоите на ногах, пожалейте себя.
- Не хотела дочь бросать, ради нее сыновей потеряла, – тоненько заголосила Зайнапхан. – Думала, это она меня красиво проводит… А она ушла совсем молодой! Лучше бы она меня сейчас оплакивала!
Когда сидевшая на почетном месте бабушка подняла руки для молитвы, тетушка Зайнапхан замолчала. После молитвы разговор возобновился.
- Я ее в поле не пускала, – качая головой, жаловалась старушка-мать. – А Шавдун, как заделался бригадиром, так и стал ее выгонять на работу. В поле, по грязи и холоду, кизим и простудилась. Три месяца у нее в боку кололо, а сегодня, вот, положили мою голубушку на середину комнаты.
И снова послышался горький плач Зайнапхан. Тетушка Аджяр все повторяла:
- Зайнапхан, успокойтесь. Для смерти все равно, молодой человек или старый. Судьба у нас, видно, такая – бояться и плакать.
Бабушка Аджяр поправила платок на голове подруги, пригладив ее седые волосы. Сидевшие в комнате женщины с жалостью смотрели на старую мать.
Мужчины, несмотря промерзшую землю, выкопали могилу. Женщины обмыли и причесали Зорабуви. И предали земле еще одно дитя Аллаха.
По дороге домой Майсимям, тяжело вздохнув, сказала соседкам:
- Неужели в этом мире нам осталось только плакать да умирать?
Женщины шли и говорили о том, что двое детей Зорабуви остались сиротами. Еще они понимали, что виноват в ее смерти собственный муж – Шавдун. Но произнести это вслух не решались.
Устав от зимних холодов, колхозники с нетерпением ждали прихода теплых дней. С началом весны мир, всю зиму спавший под снежным покровом, пробудился. Зазеленели и зацвели сады. В чистом небе ослепительно засияло солнце. По утрам крики петухов, лай собак, ржанье ишаков, трели птиц – все возвещало о приходе весны. Когда природа возрождается и хорошеет, на душе становится легче. Зима словно забрала с собой все горести и печали, а весна приготовила радостные перемены.
Курван-ака и его товарищи окончили учебу в Талгаре и благополучно вернулись в родное село. Потом отправились в Жаркент за тракторами. Под вечер сидевшие на пнях старики увидели два трактора, которые с грохотом приближались к селу, поднимая тучи пыли. Они вскочили со своих мест, восклицая: «О, Аллах!».
Шутник Махсум закричал:
- Эй, люди! Железные трактора идут! Бегите по домам, а то всех раздавят!
Поверив словам Махсума, маленькие дети и старики разбежались по домам. Турсун и Турган, увидев отца за рулем трактора, бросились навстречу.
- Отец, отец едет!
Когда начали пахать тракторами землю, сбежались все, от мала до велика. С восторженным удивлением смотрели сельчане на это чудо. Вот так, по-новому, радостно начались весенние работы в том году.
Каждое утро женщины, с кетменями на плечах, шли в поле рыть главный арык. Майсимям, вылечившись от сонной болезни, поступила на работу в детский сад. Гюли на работу в колхоз не брали. Считалась она женой «врага народа».
- Если я не буду работать в колхозе, как я прокормлю своих детей? – говорила несчастная женщина в правлении.
Председатель колхоза, Имяр-ака, сухо отвечал:
- Я вам не могу дать работу. Это приказ сверху.
Расстроенная Гюли посеяла в огороде овощи, а вокруг беседки, построенной Таиром, они с дочерями посадила тыквянки и вьющиеся цветы. Когда-то в этой уютной беседке вся семья душевно беседовали за едой. При вспоминании о счастливом времени глаза ее наполнились слезами.
В один солнечный весенний день почтальон Масим-ака, верхом на старенькой вороной лошади, подъехал к ее дому и позвал: «Гюли! Эй, Гюли!»
Гюли вышла из глубины сада и, увидев его, замерла. Она так долго этого ждала! Поздоровавшись с Масим-ака, спросила, задыхаясь от радости:
- Нам письмо?
Масим-ака вынул из ветхой тряпичной сумки письмо.
- От Таира.
Гюли схватила конверт и с бешено бьющимся сердцем вбежала в дом. Достала тоненький листок и начала читать.
«Здравствуйте, мои самые дорогие и любимые! Как вы поживаете? Если вы живы-здоровы, то я счастлив. Гюли, милая, надеюсь, ты родила благополучно? Каждый день думаю о тебе и детях. Знаю, что тебе трудно, но ты вспоминай меня – и станет легче. Даст Аллах, мы свидимся. Тяжело мне было расстаться с родными местами. Вместе с другими политзаключенными я прибыл в Сибирь. В этих местах сильные холода, снегу по колено, а вокруг бесконечная тайга. С утра до вечера валим лес. Работа очень тяжелая, но ничего не поделаешь. От судьбы не уйдешь. Но ради встречи с вами я все вынесу и выживу…»
Гюли жадно вчитывалась. Когда закончила, плечи ее задрожали от рыданий. Она прижала письмо к груди. В дом вошли тетушка Аджяр с девочками. Взглянув на письмо и на Гюли, тетушка встревоженно спросила:
- Доченька, видать, получила дурную весть?
Гюли едва слышно промолвила:
- От Таира письмо пришло, – и снова разрыдалась.
Селимям спросила нетерпеливо:
- Мама, когда же приедет папа?
Гюли заново вслух стала читать письмо.
Когда она закончила, тетушка сказала ласково:
- Вот и хорошо. Таир жив и работает вместе с другими. Это – испытание. Потерпи. И на нашей улице будет праздник.
Прошло шесть месяцев с момента ареста Таира. В один из дней Гюли почему-то начала волноваться, словно предчувствуя беду: все валилось из рук.
Пришла корова с пастбища, они зажгли в доме лампу. И тут в дверь громко постучали. Вошли двое в форме. Они сурово спросили:
- Женой Хусаинова Таира вы будете?
У Гюли затряслись руки и ноги.
- Да, я, – прошептала она, почему-то, виновато.
Один из военных, держа бумагу перед глазами, стал громко читать:
«Семье врага народа жить на границе не разрешается. Вам надлежит переселиться в течение двадцати четырех часов, или будете арестованы». Закончив читать, он вручил бумагу Гюли.
- Будьте готовы. Завтра придет машина. Вместе с вами из этого села она заберет в Чилик еще две семьи.
- Куда я поеду с тремя детьми? В чем наша вина? – потрясенная, женщина перевела взгляд с военных на тетушку.
Тетушка Аджяр, дождавшись ухода страшных гостей, стала со слезами проклинать всех и вся. Но глаза Гюли были сухими.
- Тетушка, надеюсь, нас в Чилике не задержат надолго. Ты живи в этом доме, дети моей сестры рядом и помогут тебе. Мне же придется уехать, – сказала она и начала собирать одежду.
Тетушка, всхлипывая, стала помогать Гюли. Вскоре появилась Майсимям, до которой дошла страшная весть. Она принесла кое-какие продукты. Прижав к себе сестру, Майсимям зарыдала. Из Гюли не вытекло ни слезинки.
- Сестра, не плачь, не одна я еду. Из нашего села уезжают три семьи.
Узнав о новой напасти, пришли друзья: Мерванам и Джелил, Адил и Мариям, Кудрят и Зайнапхан. Гюли и перед ними не пролила слез.
- С вами поедут семьи руководителей, которых арестовали в декабре. Они тоже «враги народа», – сказал Адил.
Кудрят гневно воскликнул:
- Что за времена настали?! Возможно, партийные работники или руководители провинились, но при чем тут дехкане? Мы только и знаем, что кетменем землю долбить. Просто сердце кровью обливается!
Друзья, узнав, что пришло письмо от Таира, стали расспрашивать Гюли. Она чуть не расплакалась, рассказывая о том, что написал муж.
- Должны же наступить, наконец, хорошие времена. Когда-нибудь мы снова будем петь и смеяться. А пока надо бороться за жизнь, – вздохнул Адил.
- Гюли, там, куда вы едете, никто вам не обрадуется. Мы желаем вам найти работу, вырастить детей и благополучно вернуться в родные места, – добавил Кудрят.
Подруги только сидели и плакали.
Наконец, друзья, оставив продукты, попрощались и разошлись. Майсимям вновь и вновь целовала Гюли, ее дочерей и Ядикара. Ушла она вся в слезах.
С восходом солнца три семьи – двенадцать детей и четыре женщины – погрузились в кузов грузовика и поехали в сторону Чилика. Проводить их не вышел ни один человек…

* * *

Я замолчала. В уши ворвался рокот самолета. Рус, слушавшая меня с полуприкрытыми глазами, словно очнулась. Выпрямилась в кресле, вздохнула.
- Чем же дети виноваты? Безвинные жертвы политики.
Стюардесса подошла к их креслам узнать, не нужно ли чего. Но мы были все еще погружены в то далекое время. Я вспоминала прошедшие годы. Рус старалась понять боль и страх незнакомых ей людей.
После паузы я вопросительно взглянула на Рус.
- Да, – кивнула Рус. – Я готова слушать продолжение.