Dear readers,
I am happy to announce a coming presentation of my new book "Mother's Will" published in Russian under the title "Завещание Матери" in the USA. I was invited by American Association of Teachers of Slavic and Eastern European Languages, Arizona chapter to present the book on December 4th, 2010 at Arizona State University. Here is a link to their site: http://www.public.asu.edu/~deliving/aatseel/2010-fall-meeting.htm
I hope I can see some of you there.
Wednesday, November 24, 2010
Завещание Матери: Глава 3
Изгнание
Гюли была девушкой невысокой и светлокожей. Мягкой в движениях и словах. В глазах сверкал чарующий огонёк. Было у нее скромное белое платье с голубыми мелкими цветочками, которое ей очень шло. Косы Гюли забрасывала за спину, а тоненькую шею держала прямо. Однажды мама послала ее с гостинцами проведать Хаджяр-ана. На обратном пути Гюли столкнулась с молодым парнем. Всего один взгляд бросила она на него. И вспыхнула румянцем, потому что смуглый и широколобый джигит поймал этот взгляд. На лице его отразилось восхищение. Мимолетная встреча обернулась большими переменами в жизни Гюли и Таиржана.
В те времена не было принято, чтобы молодые люди знакомились и встречались без ведома взрослых. Родители решали, с кем их дети создадут семью. Когда решение принималось, в дом девушки отправлялись сваты. Если родители невесты принимали юношу, молодые вскоре соединялись брачными узами. Так случилось и у Гюли. Пройдя положенный по обычаю ритуал Ника , Гюли и Таиржан поженились и стали жить в собственном доме.
Для постройки дома Таир пригласил друзей. Работали они днем и ночью. Вскоре небольшой домик из двух комнат был возведен. Его крышу покрыли жердями, стены обмазали саманной глиной. Юная Гюли с жаром принялась наводить порядок и уют. В середине комнаты, на небольшой кусок кошмы она поставила джоза, а вокруг расстелила корпешки. У противоположной стены установила сундук и уложила на него несколько корпя. Комнатки были маленькими, уютными и теплыми. Здесь Гюли и Таиржан прожили свои самые сладостные и счастливые дни.
Работали они не покладая рук. Через пять-шесть лет купили корову. Теперь Гюли, имея достаточно молока и сливок, могла кормить родившихся одна за другой дочерей, Селимям и Саниям. Молодые люди были влюблены в жизнь, наслаждались ею и не замечали, как текут счастливые дни.
К этому времени и друзья Таира – Джелил, Кудрят и Адил – тоже создали свои семьи. Устав от летних трудов, они вместе проводили долгие зимние вечера, беседуя или играя на дутарах. Таир был душой компании, хорошо пел, смеялся искренне и заразительно.
С приходом теплых дней снова начинались колхозные будни. Таир с товарищами выходил в поле. Рыли арыки, косили, убирали сено. Посадив на лошадей мальчишек, брались за плуг. Все жаркие летние дни вместе занимались поливом. Поднявшись до зари, молодежь дружно и весело, как одна семья, трудились на жатве. За смехом и шутками не замечали тяжести сельского труда.
В самую жару, когда пот струится по лицу и шее, изнывавшие от жажды жнецы делали из веток прохладный шалаш. Садились на траву, ели дыни и арбузы, пили холодное кислое молоко. Часто по просьбе друзей Таир запевал какую-нибудь душевную песню. Уставшие дехкане слушали, вздыхали, смотрели в небо. Иногда друзья подтягивали Таиру, и тогда округа оглашалась их сильными голосами. Вот так, работая с утра до вечера, не замечали, как проходит еще одно лето.
В тот роковой год Таиржан вместе с Адилом закончил в Жаркенте ветеринарно-счетоводческую школу. Он начал работать в колхозе счетоводом. Адил стал ветеринаром.
Холодный ветер 1937 года принес вместе с нескончаемыми дождями ранние заморозки и встревожил людей. Надо было срочно убирать хлопок. Каждое утро бригадир на коне объезжал дом за домом и, не слезая с лошади, чтобы все слышали, кричал: «Эй, люди, вставайте! Нечего лежать! Хлопок гибнет!»
Не выйдешь в поле – голодным останешься. Потому что вместо денег каждому работающему давали в день ложку талкана – молотой жареной пшеницы. А тем, кто не работал в поле, и того не давали. Работая под дождем, люди в худой одежде и рваной обуви простужались и надолго заболевали. Но хлопок, во что бы то ни стало, надо было собрать.
В один из дождливых вечеров Джелил пришел к Таиру. Только сели они за стол, как со словами «Салам алейкум» в дом ввалился Шавдун. Хитрый он был парень, себе на уме. Многие его недолюбливали, но вывести хитреца на чистую воду не получалось. Гюли, приготовила чай, собрала на стол все, что было в доме. А тут и Кудрят с Адилом пришли.
- У нас целое собрание, получается, – пошутил Таир.
- А что дома делать во время дождя? Решили к тебе заглянуть, дутар послушать, попеть, поговорить, – ответил Кудрят.
Маленькая Селимям вышла из соседней комнаты. Оглядела гостей, сказала: «Ассалам!» Потом поднесла правую руку к сердцу и мягко поклонилась сидящим.
- Доченька, рахмят тебе за такое любезное приветствие, – сказал Адил.
Гюли, заметив, что за старшей сестрой потянулась трехлетняя Саниям, сказала:
- Пойдемте в другую комнату. Там, где сидят гости, детям не место. – И увела дочерей.
У мужчин, как всегда, зашел разговор о делах колхозных, о болезнях, что начались в эту сырую, промозглую погоду, о руководителях, которые равнодушны к тяготам народа. Таир разгорячился, говорил много справедливого. Немногословный Джелил вдруг тихо заметил:
- Зря ты так говоришь, адаш. Лучше поиграй нам.
Таир понял, что Джелил намекает на присутствие Шавдуна, которого многие опасались. Тогда он взял в руки дутар и провел пальцами по струнам. Гости оживились. Чтобы поднять настроение друзей, хозяин дома запел песню. Потом перешел на плясовую. Из внутренней комнаты снова вышла Селимям. Следом показалась Гюли и сказала:
- Пусть для вас станцует наша дочь.
Селимям только и ждала этих слов. Поклонившись, она начала танцевать. Делала это самозабвенно. Мужчины с удовольствием прихлопывали ладонями в такт. После такого выступления настроение все повеселели. Друзья еще немного побеседовали, а потом начали собираться.
- Как хорошо! Душа воспрянула. Таир, Гюли, от всего сердца спасибо. Время уже позднее, теперь мы пойдем! – сказал Кудрят.
На улице продолжал хлестать дождь.
- Таир за правдой в карман не лезет. Честный парень и открытый, – говорили друзья между собой, когда возвращались домой.
Они частенько собирались в доме Таира, чтобы поговорить по душам, обсудить, что вокруг происходит. До сельчан доходили слухи о тревожных событиях. Вначале эти слухи вызывали недоверие и удивление. Но вдруг они получили подтверждение. Это случилось, когда за одну ночь арестовали сразу пять или шесть человек, объявив их «врагами народа». Село затихло, как перед бурей.
***
Проводив друзей, Таиржан уже засыпал, когда до его слуха донеслись странные звуки. И тут же раздался громкий стук в дверь и послышалось: «Открывай, открывай, говорю!» Грубые голоса ночных пришельцев испугали Гюли. У нее от страха ком застрял в горле: «Кто может прийти в полночь?»
Таир встал и открыл дверь. В дом вошли двое в военной форме. Один из них вынул из кармана бумагу, показал Таиру и, нахмурив брови, сказал:
- Таир Хусаинов, нам дан приказ забрать тебя с собой.
- Возьми теплую одежду, – добавил второй.
У Таира на лбу выступила испарина, в душу закрался страх. Он не мог поверить в реальность происходящего. В комнате на миг повисла гнетущая тишина. Был слышен только шум непрекращающегося дождя. У Таира в голове мелькнуло: «Так вот что означает «арестовали и увели», но вслух он не сказал ни слова. Молча оделся. Военные приказали ему идти первым. У порога Таир обернулся и увидел Гюли и Селимям, которая одной ручонкой крепко уцепилась за подол матери, а другой утирала слезы. В этот миг взгляд Гюли и глаза его дочери заслонили для Таира весь мир
Гюли крикнула прерывающимся голосом:
- Таиржан, Таир, – и застыла, прислонившись к стене.
Дверь за военными захлопнулась. Дождь хлестал землю.
Черным-черно стало в глазах у Гюли. Она заплакала, крепко прижав к груди дочь. Дом показался ей холодным, заброшенным. Нахлынули тревожные мысли: «В чем вина Таира? Куда его увели? Где мне его теперь искать?» Она не могла найти ответа на эти вопросы. Осторожно положила в постель к младшей сестренке Селимям, уснувшую у нее на коленях. Присела рядом, поглядела на сладко спящих детей и приглушенно зарыдала. Наконец, опомнившись, сказала себе: «Слезами горю не поможешь. Надо что-то делать. Я не имею права быть слабой. Не ради себя, а ради моих дочерей и того, кого ношу под сердцем. Я должна быть стойкой, твердой. Таир не умер, он жив и однажды вернется. Мы снова заживем счастливо. Пока же я должна содержать дом, кормить, растить, воспитывать детей. Так разговаривала она сама с собой, пытаясь успокоиться.
***
Когда в их краях устанавливалась советская власть, начались беспорядки. Белогвардейцы, врываясь в города и села, расстреливали коммунистов и комсомольцев, мужчин забирали в плен. Потом в Жаркент пришла советская власть и начала раскулачивать богатеев-кулаков, а, заодно, и середняков. Забирали все. Начались аресты. У жителей села Большой Чиган отбирали зерно и скот, искать защиты было негде. Исключением был аксакал Тудмет, который выступил против этого произвола.
- Что же это вы делаете? Какие в селе богачи-кулаки? В каждой семье по семь- восемь детей. Если вы уведете скот, как они будут жить? – почтенный аксакал потрясал кулаком. – Дехкане и так еле держатся на ногах, вы же их совсем убиваете!
Тотчас два красноармейца, избив старика, вывели его на край села. Привязали к дереву со словами: «Ты выступил против Советской власти, значит ты – враг!» А потом расстреляли без суда и следствия. Эта жуткая несправедливость и царившая повсюду жестокость вызвали у народа страх. Многие бросили родные места и стали беженцами. Часть уйгуров перебралась в Китай: в Кульджу, Суйдунь, Чилпанзе, Дашигур. Им предстояло склонить голову перед судьбой и вести на чужбине отчаянную борьбу за жизнь. Родители Гюли и Таира тоже перешли границу и осели в Дашигуре. Переписываться с ними не было никакой возможности. У Гюли в селе осталась только сестра Майсимям. Она с семьей жила на той же улице. Сестры были очень дружны, заботились друг о друге. Поэтому, едва рассвело, не спавшая всю ночь Гюли, схватив детишек, побежала к сестре. Майсимям, увидев их в такую рань, встревожилась.
- Ой, это же Гюли! – воскликнула она и прижала заплаканную сестренку к груди. – Что с тобой?
Гюли вместо ответа снова заплакала.
- Почему ты плачешь, Что случилось-то? Не молчи! – Майсимям развернула сестру лицом к себе.
Гюли присела на крыльцо.
- Этой ночью Таира увели двое военных. За что, не знаю.
Услышав эту страшную весть, Майсимям похолодела. В этот момент из сада вышел ее муж Курван-ака, невозмутимый, как всегда. Подошел к женщинам, с высоты своего роста посмотрел на поникшую Гюли. Узнав о происшедшем, Курван-ака быстро увел всех в дом.
- В нынешние времена даже с родными нельзя говорить откровенно. Таира я люблю, как своего родного брата. Но зря он всегда и всюду говорит правду. Прежде чем сказать, надо десять раз подумать. Правда – горькая вещь, не всем она по душе. Вот потому он врагов и нажил. Гюли, держись! Слезами делу не поможешь. Таира допросят и через несколько дней отпустят. Если нет, то мы все равно его еще увидим. О дочерях думай. Смотри, какие они напуганные.
Между тем Майсимям приготовила аткян-чай, принесла его и разлила по пиалам. Подавленные, родственники пили чай в молчании.
Наконец, измученная бессонницей Гюли вернулась домой. Единственная мысль билась в мозгу: как получить от Таира весточку?
Известие о том, что Таира арестовали, разнеслась по селу с быстротой молнии. Вскоре в доме у Гюли уже сидели самые близкие друзья Таира: Джелил, Кудрят и Адил. Размышляя о ночных событиях, они вспомнили вчерашние разговоры в этом доме и переглянулись. Им стало понятно, кто донес на Таира. Это был Шавдун.
Друзья решили ехать в Жаркентскую тюрьму. Нужно было все разузнать.
- Если увидите Таира, скажите ему, что у нас все нормально. Спросите, что ему нужно. – Гюли стояла, прижав руки к груди. – Если сегодня его не выпустят, завтра сама поеду.
Друзья уехали. На Гюли навалилась тоска. Дурные мысли не отпускали, в голове мелькали картины, одна страшнее другой. Женщина сидела, не зная, что предпринять. Дверь открылась, и в дом вошли ее подруги: Зайнапхан, Мерванам и Мариям. Они поздоровались, обнялись и сели на корпя, расстеленные на кошме.
- Гюли, крепись! Мы рядом и поможем тебе. Ты не останешься одна, – сказала Мерванам.
- Нет-нет, пока мне ничего не нужно, - испуганно ответила Гюли.
Самая шустрая и решительная из подруг, худенькая Зайнапхан, принесла со двора хворост и, не позволив Гюли подойти к печи, разожгла огонь. Мариям, налив воду в кастрюлю – кора , поставила ее на печь. Немного погодя от жаркого огня стало тепло, вода в кастрюле закипела. Зайнапхан из сливок, принесенных Мерванам, приготовила аткян-чай.
- Вчера я запекла большую тыкву в тонуре. Она оказалась очень сладкой, и вот половину я принесла вам попробовать, – Мариям поставила на стол поднос с печеной тыквой.
- А от меня – апкур домашнего творога, – добавила Зайнапхан.
Пока они, беседуя, попивали чай, у Гюли на душе опять стало тревожно:
- Подруги мои, как я благодарна вам, – сказала она, чувствуя слезы в глазах.
- Я думаю, не сегодня-завтра Таир выйдет. Весь этот ужас забудется, – сказала Зайнапхан с нежностью. – В вашем положении расстраиваться нельзя. Роды-то приближаются.
- Даст Бог, родишь Таиру славного сыночка, будут вместе хозяйством заниматься, – поддержала ее Мариям.
- Таир твой очень трудолюбив. Двор у него опрятный, сено заготовлено, дрова к зиме сложены, – похвалила Мерванам.
Гюли улыбнулась, услышав хорошие слова о муже.
- Он сам амбар сделал и сложил туда овощи, – она указала рукой на место справа от входной двери.
- Нам бы таких мужей, – пошутила Зайнапхан.
Мерванам схватилась за поясницу.
- Ой, соседушки, что-то мне сегодня нездоровится. Ты, Гюли, знай, если ваша корова перестанет доиться, я молоко с детьми присылать буду. Всем, что у нас есть, будем делиться, да? – подруги закивали. – А теперь помолимся.
Помолившись, подруги поднялись со своих мест. Гюли вышла проводить их на улицу.
- Пусть вернутся наши мужья из Жаркента с хорошими вестями, – сказала Зайнапхан.
На том они и простились.
Под вечер к Гюли пришли друзья Таира. Было видно, что из Жаркента они не принесли хороших вестей. Гюли не спускала с них глаз. Джелил тихо сказал:
- Гюли, съездили мы в тюрьму, но Таира не увидели. Вместе с вашей передачей, мы отправили письмо. Таир нам ответил: «Сегодня меня допрашивали, предъявляют мне довольно тяжкие обвинения, но все это – ложь. Даже не знаю, как отсюда выбраться. Передайте Гюли, пусть приготовит мне теплую одежду».
Гюли ощутила слабость во всем теле: внутри будто что-то оборвалось. Мужчины, не умея ее утешить, посидели еще несколько минут, да и разошлись по домам.
Мрачной чередой дни проходили за днями. Чтобы выполнить просьбу Таира, Гюли сходила к чабанше Рысжан-апай , рассказала о своей беде. Апай дала ей мешок шерсти. Обработав ее, Гюли связала варежки, носки и шарф. Женщина приходила к тюрьме каждый день. Но не смогла ни увидеть Таира, ни передать ему еду. В слезах возвращалась домой. Что же теперь делать? Как можно освободить мужа? Никто не мог дать ответа, никто не мог ей помочь.
И вот пришла весть: суд приговорил Таира к пяти годам лишения свободы, и его отправляют по этапу. Узнав это, Гюли всю ночь готовилась: сложила в большой мешок фуфайку, несколько рубашек и все, что успела связать, сверху положила мешочек талкана. Курван-ака принес кисет махорки, свои любимые сапоги с портянками. Гюли поставила мешок с вещами в угол. Оставшись одна, в ожидании рассвета, женщина поглаживала округлившийся живот и тихо приговаривала: «Будет тебе пять лет, сынок, когда ты увидишь своего дада ». Она посмотрела на сладко спящих девочек, затем, подойдя к окну, замерла, неотрывно глядя в темноту двора. Мысли были тревожные, горькие. Потом Гюли прилегла рядом с дочками и провалилась в сон.
Едва забрезжил рассвет, Гюли испуганно вскочила, бросилась одевать сонных дочерей. Подъехали Курван-ака с Майсимям на арбе, запряженной ишаком. Гюли вышла во двор с мешком в руках, погрузила его на арбу. Заспанных девочек посадила туда же. Когда они выехали в сторону Жаркента, уже почти рассвело.
Чем ближе к тюрьме, тем больше людей видели они. Все шли в одном и том же направлении. Наконец, арба Курван-ака подъехала к мрачному зданию. По одну сторону железного забора стояли люди. Вцепившись в решетку, они высматривали своих родных и знакомых, плакали и переговаривались. По другую сторону толпились заключенные. Женщины с мешками, дети, седые старики, сгорбленные старухи – все неотрывно всматривались сквозь прутья решеток в толпу заключенных, искали среди них своего родного человека.
Курван-ака, Майсимям и Гюли с дочками с трудом протиснулись сквозь толпу. Гюли сразу увидела Таира. Он стоял вдалеке и был почти неузнаваем: обросший, исхудавший, с ввалившимися глазами. От прежнего Таира ничего не осталось. Дрожащими руками свернул он самокрутку и закурил. Увидев изможденного мужа, Гюли почувствовала дурноту: сердце ее сжалось, для дыхания не хватало воздуха. Курван-ака, переживший многое, а потому державший себя в руках, зычно крикнул:
- Таир, Таир!
Подняв голову при звуках знакомого голоса, Таир заметил их, расталкивая заключенных пробрался к решетке и протянул сквозь прутья руки.
- Таир-ука, крепитесь! Не беспокойтесь за Гюли и детей, мы им поможем. – Курван-ака крепко сжал руку зятя.
Таир, с трудом сдерживаясь, произнес:
– Спасибо вам, присмотрите за моей семьей.
Гюли подтолкнула девочек к отцу. Таиржан поцеловал дочерей сквозь прутья решетки, провел пальцами по их лицам. Потом перевел горящий взгляд на жену. Гюли задохнулась от жалости к нему. Голос ее не слушался, когда она произнесла:
- Таир, я принесла вам теплую одежду. Постарайтесь вернуться поскорее, мы будем вас ждать. Мой дорогой, мы еще будем счастливы! – последние слова она выкрикнула.
Селимям и Саниям, ухватившись за руки отца, с плачем повторяли.
- Папа, пошли домой.
В это время человек в форме крикнул: «Стройся!» Заключенные, свесив головы, построились в шеренги. Поднялся сильный ветер, в воздухе завихрилась пыль. Таир не отрывал взгляда от Гюли. Было видно, как ему тяжело. Глядя в глаза Таира, Гюли думала: «Таир, мой родной, доведется ли нам увидеться снова?» Ее сердце мучительно сжалось, лицо было мокрым от слез.
Толпа заключенных исчезла вдали, но люди, пришедшие проводить осужденных, долго не расходились. Матери в белых платках, причитали:
- О, Аллах, в чем мы провинились, за какие грехи мы страдаем? Дождемся ли своих детей?
Долгий путь домой, дробный стук колес арбы по каменистой дороге погрузили Курван-ака в горестные раздумья. Что за времена настали? Белогвардейцы расстреливали, забирали зерно, всю живность угоняли. Советская власть пришла – опять расстреливали, забирали все, что было нажито людьми. Тех, кто выступал против, без суда и следствия убивали. Теперь снова хватают невиновных, называют их «врагами народа», увозят, неизвестно куда. Полгода назад забрали его брата Абдуманапа, честно работавшего в колхозе. Остались жена и четверо детей. За шесть месяцев жена брата не получила ни одного письма. Жив он или нет – никто не знает. У кого спросить, где искать? Сотни семей плачут кровавыми слезами!
Курван-ака тяжело вздохнул. Его собственные родители всю жизнь горбатились на баев. Надорвались и умерли молодыми. Оставили пятерых сирот. Сейчас сестра Адалят живет с ним в одном селе. Брат Абдуманап арестован. Сестра Розихан живет с семьей в китайском Дашигуре. И тут перед его глазами встала младшая сестра Патам. Высокая большеглазая красавица. В семнадцать лет она вышла замуж за парня по имени Елям. Вскоре забеременела. А когда была на сносях, в селе начались беспорядки. Патам и Елям пришли к старшему брату и сказали: «Ака, мы с родными, всего восемнадцать человек, решили уйти в Китай. На днях отправляемся».
В те времена было очень трудно перейти границу: люди прятались в приграничных песках, ночевали под открытым небом, убегали от конной погони. Кому повезло, те доходили до нужного места. Других, кто попадал в руки красноармейцев, расстреливали на месте. Тела их оставались в песках, становясь добычей хищников. Курван-ака встревожился за свою любимую синним. Крепко прижав Патам к груди, сказал: «Даст бог, еще увидимся. Береги себя и будущего малыша. Желаю вам счастливой дороги. Если дойдете до Дашигура, передайте Розихан от нас сердечный привет. Аллах милостив, он позаботится о вас». Брат и сестра со слезами обняли друг друга. Через несколько дней и по селу прокатился слух: «С китайской стороны пришел человек. Он, вроде бы, видел в песках восемнадцать убитых уйгуров». Курван-ака весь день не находил себе места, а вечером пришел в дом, где остановился человек из Китая и выпытал у него подробности. Да, среди расстрелянных в упор жителей села была его Патам. А с нею погиб и нерожденный младенец. Курван-ака страшно закричал и упал, царапая землю ногтями. Да есть ли душа у этих палачей?!
Воспоминание о Патам резануло болью, он снова задохнулся от горя. Из глаз хлынули слезы и затерялись в его черных усах. Сестренка, вся в крови, лежит в песках, не преданная земле. Курван-ака вздохнул и покачал головой. Корчась от страданий, человек все равно продолжает жить. Мужчина тяжело откашлялся и, успокаивая себя, подумал: «Не я же один мучаюсь. Сколько людей пьют эту горькую чашу. Жестокий наш век!»
- Тпр-р-р-ру, окаянная душа! – осадил он ишака и остановился у загона.
- Зайди к нам домой, выпей горячего чая, сестренка, – пригласила их подбежавшая Майсимям.
Гюли, со вчерашнего дня не державшая во рту ни крошки, почувствовала, как голодна. Чай согревает тело и облегчает боль души. Когда Гюли поднялась из-за стола, держась за поясницу, Майсимям встревожилась.
- Сегодня я пойду к тебе ночевать. Похоже, у тебя вот-вот роды начнутся.
Сестра оказалась права. Следующим утром Гюли проснулась от родовых схваток. Встревоженная Майсимям побежала к дому их тетушки Хаджяр-аны. Даже не спросив ее, как положено, о делах, сообщила:
- У Гюли начались роды, затем к тебе и пришла.
- О, Аллах, укажи нам дорогу! Уже срок подошел или она чего-то испугалась?
- Срок подошел, – ответила Майсимям нетерпеливо.
- Бисмилла, – тетушка встала, поправила платок на голове, сняла с вешалки легкий чапан, надела его, обулась в калоши и вышла, заперев дверь.
Хаджяр-ане стукнуло уже семьдесят. Многих детей она приняла на свет в этом селе. Невысокая, сухощавая, она легко поспевала за Майсимям и говорила:
- Я была повивальной бабкой для двух дочек Гюли. Даст Бог, и для третьего буду.
Когда они пришли, Гюли, страдая от схваток, ходила кругами по комнате. Дочери стояли в дверях внутренней комнаты и тревожно глядели на мать. Увидев Гюли, Хаджяр-ана воскликнула:
- О, Аллах! Создатель милосердный! Дай нам дорогу, сделай роды легкими! – она ощупала живот Гюли мягкими руками. – Давно начались схватки?
- Рано утром.
Майсимям затопила печку, поставила воду разогреваться, развернула чистые тряпки, приготовленные Гюли для ребенка. Бегом отвела маленьких племянниц к себе домой. Бегом вернулась обратно. Гюли, не переставая стонать, то прохаживалась, то присаживалась. Через некоторое время начались потуги.
- Вот теперь все созрело, – промолвила повитуха, потрогав ее живот. – О, Аллах, это не мои руки, это руки святых матерей, –– воскликнула она и приступила к своему делу.
- Мальчик! Мальчик! – возвестила Хаджяр-ана, перерезая пуповину.
Теперь, когда страдания остались позади, Гюли почувствовала огромное облегчение. Таир всегда мечтал о рождении мальчика. И вот его мечта исполнилась.
Тетушка вымыла младенцу уши, рот, нос. Обтерла его, завернула в пеленки и показала Гюли.
- Пусть Аллах даст твоему сыну много лет жизни. Пусть будет он счастлив, богат и родителей поддерживает на старости лет!
Майсимям поцеловала сестру в лоб, вымыла ей лицо и руки и подала большую пиалу аткян-чая.
- Хаджяр-ана, ты устала. Выпей чаю и полежи, отдохни, – сказала Майсимям с благодарностью и подала тетушке две подушки.
Вытирая полотенцем пот и слезы, Майсимям наклонилась над Гюли:
- Не переживай, моя хорошая! Ты и твои дети живы. Мы будем молиться Аллаху, чтобы Таир возвратился. Рядом с тобой отдыхает наша ана. Я сейчас сбегаю домой, где у меня лежит горстка муки для этого случая, приготовлю вкусный острый суюк аш и принесу вам, – она встала.
Подбросила в печку дров и побежала домой. Гюли после выпитого чая потянуло в сон.
Когда Майсимям, приготовив ужин, вернулась, Хаджяр-ана и Гюли сладко спали. Майсимям поставила джоза, разлила в большие пиалы кушанье. От аромата еды первой проснулась тетушка.
- О, Аллах, как крепко я заснула. У тебя уже и обед готов? – Облокотившись на подушки, повитуха присела. – Разбуди Гюли, пусть покушает. Не будет молока – не будет спокойного ребенка.
Майсимям разбудила сестру, подложила ей под спину подушку, поставила перед ней пиалу с едой. У Гюли от слабости тряслись руки.
- Родная сестра – всегда опора: и в жизни и в смерти, – заметила тетушка, начав есть. – Ты для Гюли теперь вместо матери. Гюли, кизим, заставь себя кушать. Тебе нужны силы, малышу нужно молоко.
В это время с улицы в комнату ворвались Селимям и Саниям. Бросились к матери, поцеловали ее. Взглянули на ребенка. Саниям сморщив лобик, сказала:
- Да что же он такой маленький?
А Селимям воскликнула:
- Какой же он сладенький! Мама, я возьму братика на руки?
Майсимям, опередив всех, осторожно взяла на руки крепко спящего малыша.
- Селимям, обхвати его двумя руками. Не урони. Если хотите, чтобы он вырос большим джигитом, приглядывайте за ним хорошенько.
Сестры с нежностью рассматривали новорожденного, прижимали его к груди, пытались укачивать. Глядя на эту трогательную сцену, Хаджяр-ана улыбнулась.
- Гюли, какие у твоего сыночка няньки славные.
После обеда, завершая неспешную беседу, Хаджяр-ана, обращаясь к Майсимям сказала:
- У Гюли все хорошо, я пойду домой. Уже темнеет, – и старушка стала собираться.
- Спасибо тебе. Прости, что столько хлопот доставили. Останься у нас хотя бы на два-три дня. Я ведь тоже твоя дочь, – привстала с подушек Гюли.
Действительно, в свое время Хаджяр-ана приняла на свет маленькую Гюли. Значит, была ей, в каком-то смысле, матерью. И повитуха решила остаться на двенадцать дней, подождать, пока Гюли придет в себя.
Наступил двенадцатый день со дня рождения мальчика. Курван-ака пригласил дедушку Заира, чтобы тот дал имя ребенку. От себя Курван-ака подарил Гюли пять рублей, потому что рождение сына было мечтой Таира.
Когда по обычаю было выпито по пиале чая, Заир-бува сказал:
- Дадим вашему сыну имя Ядикар. Оно созвучно имени его отца – Таир.
Гюли кивнула в знак согласия. Имя звучное, красивое. Заир-бува, взяв на руки новорожденного, прочитал соответствующую суру. Потом пропел в ухо малыша азан , высоко поднял его и, повысив голос, произнес:
- Поздравляю вас с присвоением имени, спустившемуся с неба Ядикару, – после чего положил младенца на корпя и, перевернув его, вновь взял на руки.
Все сидевшие за столом, обращаясь к Гюли, повторяли: «Поздравляем! Поздравляем вас, Гюли!»
***
Накрыв весь мир белым покрывалом, пришла зима. Снег падал с раннего утра до позднего вечера. Все село побелело. Наутро сельчане занялись уборкой снега во дворах и на плоских крышах. На улицах появились сугробы.
Гюли, прибрав во дворе, решила навестить тетушку Аджяр, чтобы узнать, как у нее дела.
- Ассалам, тетушка! Как ты поживаешь?
- Ой, это ты, Гюли! У меня-то все хорошо, а вот как ты поживаешь с тремя детишками, кизим?
- Хорошо, ана. Дети здоровы. Пришла, чтобы забрать тебя к себе домой. Зачем зимовать одной в такие морозы? Будем вместе жить, помогать друг другу.
- Пока хватает силенки, поживу у себя дома, золотко. Если заболею, то приду, – и тетушка проводила Гюли.
Сельчане зимой топили печи, выносили на улицу золу, кормили сеном скот, убирали навоз. Сами доедали остатки летнего урожая. В зимние дни на пустынных улицах никого не было видно. Разве что дети ездили за водой на телегах или тащили к дому сани с дровами.
Всю зиму Гюли жгла заготовленные Таиром дрова и кизяки , которые удалось собрать за лето. Она не давала мерзнуть детям, растила их на теплом кане . Подруги Гюли боялись открыто ее навещать: не дай Бог попасться на глаза доносчику. Поэтому они, соблюдая осторожность, приходили к ней вечерами.
И сегодня, с наступлением темноты Кудрят и Зайнапхан пришли навестить Гюли. Исхудавшая, поникшая, она больше не напоминала ту красавицу, что была так счастлива с Таиром.
- Есть от мужа письма, вести? Как он там, в далеких краях? – спросили они.
Но с тех пор как Таир ушел по этапу, от него не было ни одного письма. Это всех тревожило. Подруги рассказали ей о других колхозниках, которых тоже признали «врагами народа» и арестовали. Гюли была потрясена.
- Что же это такое?! Кто в селе стал доносчиком? – спрашивали они друг у друга, но ответа не находили.
В ту ночь Гюли не спала: «Я-то живу с детьми в теплом доме, а как же Таир? Вдруг простудился и заболел? Сыт он или голоден?» – мучилась она.
И хоть лежит она на теплом кане, свободно вытянув ноги, прижав к себе детей, ей не до сна. Беспокоит ее стельная корова. Зайнапхан и Кудрят, увидев отяжелевшую корову, заявили: «Родит не сегодня-завтра. Смотри, чтоб теленок не замерз». Поэтому Гюли ночью, со свечой в руке, дважды ходила в коровник. Корова была спокойна. «Хорошо, что Таир обил двери кошмой, а то бы холод проник в дом», – прошептала Гюли и уснула, обняв сына. На рассвете она умылась, выгребла золу из печи, вынесла ее во двор. Зашла в коровник. Увидела, что корова лижет только что родившегося теленка.
- Слава богу, теленочек здоров. Молодец моя корова. Это ради моих детей, – со слезами на глазах прошептала женщина. Услышала с улицы крик: «Гюли». Выйдя во двор, увидела согнувшуюся тетушку Аджяр, дрожащую от холода.
- Ассалам, тетушка! – подошла она к ней.
Было видно, что у повитухи дела неважны.
- Пойдем скорее в дом, – распахнув двери, Гюли пропустила бабушку вперед, плотно закрыла дверь.
Хаджяр-ана тут же взобралась на кан.
- Пару дней назад я слегла. Ни огонь разжечь, ни золу из печки убрать. И решила: пойду домой к своей дочке. Вот и пришла к тебе с утра пораньше.
- Хорошо, что ты пришла, тетушка. Сейчас я разожгу печь, а ты отдыхай, – Гюли уложила старушку рядом со спящими детьми.
Гюли разожгла печь, приготовила чай. Тетушка Аджяр вздохнула:
- Что ж это я, имея такую заботливую дочь, лежала и болела в холодном доме?
Проснувшись, Селимям и Саниям радостно закричали:
- Бабушка пришла! Пришла наша мома!
Хаджяр-ана вынула из кармана сушеные яблоки и урюк, протянула сестрам.
- Кушайте, мои детки, – она погладила девочек по голове, поцеловала их в лоб.
- Тетушка, как только ты пришла ко мне – наша корова отелилась, – заметила Гюли.
- Аллах для детей богатство дает, – кивнула повитуха. – Своих детей и внуков у меня нет, теперь вам буду помогать.
Теплым и приветливым был дом Гюли. Старушка даже про немощь свою забыла. Жизнь ее не баловала. Аджяр вышла замуж очень молодой, но ребенка родить не смогла. Развелась с мужем, несколько лет жила одна. Во второй раз она соединила судьбу с дядей Таира, Мухаммед-ака. И только они обзавелись домом, хозяйством, скотом, как нагрянули белогвардейцы и, арестовав сельских комсомольцев и коммунистов, расстреляли их. Среди убитых активистов был и Мухаммед-ака. С тех пор тетушка жила одна.
Едва Гюли вымыла посуду, как зашел старший сын Майсимям и сказал:
- Кичик-апа , тебя мама зовет.
Встревоженная Гюли, накормив сына грудью, обратилась к дочерям:
- Если Ядикар будет плакать, осторожно покачайте люльку. Я схожу к вашей чон-апе . Не шумите, бабушка спит.
Когда она зашла в дом сестры, Майсимям сообщила ей:
- Мужа отправляют учиться в Талгар.
- Что это за учеба? Талгар далеко?
- Говорят, далеко. От нашего села туда поедут еще Пахирдин, Савут, Имяр. Когда кончится учеба, они вернутся в село на тракторах. Теперь землю будут обрабатывать не лошади и волы, а тракторы, и сеять тоже они будут.
- Это хорошая новость. Дехканам будет легче.
Вошел Курван-ака. Высокий, крепкий, он улыбнулся Гюли:
- Присматривай за сестрой! Вы вдвоем остаетесь с детьми, помогайте друг другу. С Майсимям творится что-то неладное: она засыпает на ходу. Сегодня утром доила корову, да уснула. Хорошо, что я вышел. Не знаю, что делать. Отказаться от учебы нельзя. Выезжаем завтра.
Гюли с тревогой взглянула на лицо сестры, бледное, как стена.
- Курван-ака, не беспокойтесь. Я каждый день буду заходить и узнавать, как дела. У нас в селе многие так болеют.
- Я предупредил сыновей, Турсуна с Турганом. Они уже большие, будут смотреть за младшими и помогать матери.
- Из города привезите лекарство от моей болезни, – обратилась к мужу Майсимям.
- Конечно, найду и привезу. Вернусь трактористом. Новые времена наступают: на машинах теперь работать будем.
- Тогда человек будет не нужен? Это как же будем жить? – забеспокоилась Гюли.
- Ну, не сразу же. Все делается потихоньку, – улыбнулся Курван-ака.
За разговорами Майсимям и Гюли собрали все необходимое в дорогу. А потом у Майсимям стали слипаться глаза, появилась вялость в движениях. Встревоженная Гюли сказала:
- Что же это такое? И тетушка Аджяр не поднимая головы спит. В село пришла сонная болезнь? Неужели все уснем и погибнем?
Из разговоров у колодца Гюли узнала, что в каждом доме два-три человека болеют сонной болезнью. В большинстве это люди пожилого возраста. Говорили, что в соседнем селе некоторые так и умерли во сне.
Вскоре после отъезда Курван-ака, Гюли с сестрой собрали заготовленные помидоры и высушенный перец. Гюли отправилась в Жаркент на базар, чтобы их продать, а на вырученные деньги купить муку и мясо. На базаре Гюли рассказала знакомой молочнице, что ищет для своей сестры лекарство от сонной болезни. Та указала ей на невысокую дородную женщину лет пятидесяти, которая продавала вязаные вещи.
- Вон та русская лечит болезни. Мы ее зовем мама-Финя. Спросите у нее.
- Я ведь не знаю по-русски, как я с ней буду разговаривать?
- Не беспокойтесь. Она говорит и по-казахски, и по-уйгурски, и по-татарски.
Продав домашние заготовки, Гюли подошла к русской. На той был большой шерстяной платок, тулуп, валенки, теплые рукавицы. Казалось, мороз ей нипочем: щеки женщины горели румянцем. Похоже, на базаре все ее знали: то и дело окликали по имени и здоровались
Гюли тоже поздоровалась.
- Я пришла просить у вас помощи. – И рассказала ей о болезни сестры.
Мама-Финя понимающе кивнула.
- Доченька, эта болезнь от голода. Сестре каждое утро давай пиалу кипяченого молока, размешав его ложкой сорок один раз. И так – сорок дней. Если есть сахар или мед, еще лучше. Пусть ест тертую морковь и вареную свеклу. Если есть мясо, свари бульон и сделай шурпу со свеклой, луком, морковью, картошкой. Питаться ей надо нормально. Не бойся, сестра твоя поправится.
- Эх, мама-Финя, если бы у нас была еда, разве бы мы засыпали от слабости?
- Доченька, ты тоже по утрам пей молоко, а то заболеешь, как сестра.
Узнав, что у Гюли есть дети, лекарша кивнула на вязаные носки.
- Возьми те, что подойдут твоим ребятишкам.
- Нет, спасибо. У меня денег только на мясо и муку хватит.
- Бери, бери носочки, я с тебя денег не возьму, – сказала женщина. И, как ни отказывалась Гюли, всунула ей в руки подарок.
Дрожа от холода в тоненьком чапане, Гюли еле добралась до дома. Войдя в теплую комнату и увидев, что бабушка Аджяр сидит с девочками на кане, она успокоилась.
- Да ты вся посинела от холода! Раздевайся и залезай на кан, а я затоплю печь,– захлопотала старушка.
Гюли, все еще дрожа, глянула на сына, лежащего в бещуке .
- Ядикар не плакал?
- Немножко поплакал, я ему дала ложку воды, он и успокоился.
Выпив горячего чая, Гюли перестала дрожать.
- Хорошо, что ты есть, тетушка. Хоть за детей не беспокоюсь. Выторговала немного мяса и муки.
Услышав такие слова, девочки закричали:
- Мама, сделай сегодня лагман.
Проснувшись от их шума, заплакал Ядикар. Гюли присела возле бещука и, ласково уговаривая сына, распеленала его и взяла на руки. Пока он сосал грудь, она рассматривала малыша. До чего на отца похож! Те же брови, глаза, губы. А папа маленького Ядикара, наверное, бредет по колено в снегу, сквозь снежный буран. Женщина поежилась и прошептала: «О, Аллах! Сохрани моего Таира».
- Вот мы и покушали, Ядикар. – Гюли ласково похлопала сына по спине. – Теперь я тебя опять уложу. Поспи, хорошо?
Ядикар потянулся к ней губками и потешно залепетал.
- На свет он легко появился, значит, вырастет крупным и крепким. Даст Бог, придет весна, он поползет, – сказала тетушка, не отрывавшая от них глаз.
Селимям и Саниям внимательно следили за всем происходящим. Уложив сына, Гюли вручила девочкам шерстяные носочки.
- Это вам передала одна русская бабушка, – и она рассказала про маму-Финю.
Обрадованные подарком, девочки немедленно натянули шерстяные носки и стали хвастать перед бабушкой.
- Пойду, отнесу сестре продукты, – сказала Гюли и, разделив поровну муку и мясо, отправилась к Майсимям.
Когда она вошла, сестра спала на теплом кане. Услышав голос Гюли, она подняла голову.
- Уже вернулась? Надо же, вот и полдня прошло. Ты в такой холод в Жаркент пешком ходила?
Гюли выложила продукты на стол. Майсимям не могла скрыть радости.
- Сегодня детям приготовлю сытную еду.
Модангюль, мывшая посуду, торопливо добавила:
- Мама, мы с Махинур очистим зелень, приготовим вкусный лагман.
В это время вернулись с дровами Турсунжан и Турганжан. Увидев на столе продукты, обрадовались.
Гюли грустно улыбнулась, видя, сколько счастья принесли горсточка муки и кусочек мяса, как оживились дети в обоих домах. «Сегодня дети уснут сытыми, а завтрашний день предоставим Аллаху!» – подумала она и вспомнила, что ей наказывала русская женщина.
- Сестра, я узнала, как вылечить тебя от сонной болезни.
Гюли передала Майсимям все, что ей советовала мама-Финя.
- Надо же! Если дело только в молоке, я его обязательно попью.
Турсун глянул на ослабевшую мать с надеждой и, обращаясь к Гюли, сказал:
- Кичик-апа, я дою корову каждый день. Теперь стану кипятить молоко и давать маме. Даст Бог, пока приедет отец, мама поправится.
- Сегодня я тоже приготовлю лагман, – сказала Гюли, поднимаясь.
Турсун с Турганом вышли проводить тетю. На улице кружила сильная метель. Гюли укутала лицо платком и быстро зашагала в сторону своего дома. Через пару секунду фигурку ее скрыла пурга.
Во дворе Гюли набрала в таз кизяков, сверху положила дрова и вошла в дом.
И пусть на улице завывает буран, и снег слепит глаза. Ее дети, насытившись едой, о которой мечтали, сейчас сладко спят. В этот день в домах сестер был праздник.
На следующее утро буран утих. Надо было очистить двор от снежных сугробов, накормить скотину, нарубить дров, затопить печь. Турсун и Турган, наведя у себя порядок, пришли к Гюли, чтобы съездить за водой к колодцу. Гюли помогла им загрузить на арбу маленькую деревянную бочку и, когда уже закрывала ворота загона, увидела, что во двор входит ее соседка Риханбуви. Женщины поздоровались, и Риханбуви сказала:
- Вы ведь знаете дочь моей тети, что в Верхнем селе живет?
- Жену Шавдуна, Зорабуви?
- Да. Так вот, она умерла сегодня утром.
Гюли высоко подняв руки, провела ими по лицу.
- Она болела?
- Осенью работала под дождем на хлопке, простудилась. Все жаловалась на боли в боку. От этого и померла. Ей всего-то был двадцать один год. Два сыночка остались. Зашла, чтобы сказать вам, – утирая глаза платком, Риханбуви заспешила прочь.
Гюли проводила соседку до ворот и пошла в дом, сокрушенно качая головой. Горе приходит и в жару, и в холод.
Тетушка Аджяр, услышав эту печальную весть, запричитала:
- Теперь все заботы свалятся на голову старой матери Зорабуви. Ах, она бедняжка! Оба сына ее ушли в Китай, а Зайнапхан осталась здесь из-за дочери. Как она на старости лет перенесет эту беду?
Не могут односельчане усидеть дома, если к одному из них пришла беда. И сегодня, несмотря на сильный мороз, тетушка Аджяр, Майсимям и Гюли пришли в дом Шавдуна. Во дворе голосили женщины. Стоящие рядом мужчины посинели от холода. Один из старейших в селе, Махмут-ака, велел разжечь костер. Костер разгорелся и мужчины стали греться у огня.
Женщины прошли в дом, поздоровались, подошли к тетушке Зайнапхан и по очереди обняли ее. Бабушка Аджяр, прижав к себе рыдающую подругу, гладила ее по голове и ласково успокаивала.
- Подруга, все равно плачем ничего назад не вернешь, сами вы едва стоите на ногах, пожалейте себя.
- Не хотела дочь бросать, ради нее сыновей потеряла, – тоненько заголосила Зайнапхан. – Думала, это она меня красиво проводит… А она ушла совсем молодой! Лучше бы она меня сейчас оплакивала!
Когда сидевшая на почетном месте бабушка подняла руки для молитвы, тетушка Зайнапхан замолчала. После молитвы разговор возобновился.
- Я ее в поле не пускала, – качая головой, жаловалась старушка-мать. – А Шавдун, как заделался бригадиром, так и стал ее выгонять на работу. В поле, по грязи и холоду, кизим и простудилась. Три месяца у нее в боку кололо, а сегодня, вот, положили мою голубушку на середину комнаты.
И снова послышался горький плач Зайнапхан. Тетушка Аджяр все повторяла:
- Зайнапхан, успокойтесь. Для смерти все равно, молодой человек или старый. Судьба у нас, видно, такая – бояться и плакать.
Бабушка Аджяр поправила платок на голове подруги, пригладив ее седые волосы. Сидевшие в комнате женщины с жалостью смотрели на старую мать.
Мужчины, несмотря промерзшую землю, выкопали могилу. Женщины обмыли и причесали Зорабуви. И предали земле еще одно дитя Аллаха.
По дороге домой Майсимям, тяжело вздохнув, сказала соседкам:
- Неужели в этом мире нам осталось только плакать да умирать?
Женщины шли и говорили о том, что двое детей Зорабуви остались сиротами. Еще они понимали, что виноват в ее смерти собственный муж – Шавдун. Но произнести это вслух не решались.
Устав от зимних холодов, колхозники с нетерпением ждали прихода теплых дней. С началом весны мир, всю зиму спавший под снежным покровом, пробудился. Зазеленели и зацвели сады. В чистом небе ослепительно засияло солнце. По утрам крики петухов, лай собак, ржанье ишаков, трели птиц – все возвещало о приходе весны. Когда природа возрождается и хорошеет, на душе становится легче. Зима словно забрала с собой все горести и печали, а весна приготовила радостные перемены.
Курван-ака и его товарищи окончили учебу в Талгаре и благополучно вернулись в родное село. Потом отправились в Жаркент за тракторами. Под вечер сидевшие на пнях старики увидели два трактора, которые с грохотом приближались к селу, поднимая тучи пыли. Они вскочили со своих мест, восклицая: «О, Аллах!».
Шутник Махсум закричал:
- Эй, люди! Железные трактора идут! Бегите по домам, а то всех раздавят!
Поверив словам Махсума, маленькие дети и старики разбежались по домам. Турсун и Турган, увидев отца за рулем трактора, бросились навстречу.
- Отец, отец едет!
Когда начали пахать тракторами землю, сбежались все, от мала до велика. С восторженным удивлением смотрели сельчане на это чудо. Вот так, по-новому, радостно начались весенние работы в том году.
Каждое утро женщины, с кетменями на плечах, шли в поле рыть главный арык. Майсимям, вылечившись от сонной болезни, поступила на работу в детский сад. Гюли на работу в колхоз не брали. Считалась она женой «врага народа».
- Если я не буду работать в колхозе, как я прокормлю своих детей? – говорила несчастная женщина в правлении.
Председатель колхоза, Имяр-ака, сухо отвечал:
- Я вам не могу дать работу. Это приказ сверху.
Расстроенная Гюли посеяла в огороде овощи, а вокруг беседки, построенной Таиром, они с дочерями посадила тыквянки и вьющиеся цветы. Когда-то в этой уютной беседке вся семья душевно беседовали за едой. При вспоминании о счастливом времени глаза ее наполнились слезами.
В один солнечный весенний день почтальон Масим-ака, верхом на старенькой вороной лошади, подъехал к ее дому и позвал: «Гюли! Эй, Гюли!»
Гюли вышла из глубины сада и, увидев его, замерла. Она так долго этого ждала! Поздоровавшись с Масим-ака, спросила, задыхаясь от радости:
- Нам письмо?
Масим-ака вынул из ветхой тряпичной сумки письмо.
- От Таира.
Гюли схватила конверт и с бешено бьющимся сердцем вбежала в дом. Достала тоненький листок и начала читать.
«Здравствуйте, мои самые дорогие и любимые! Как вы поживаете? Если вы живы-здоровы, то я счастлив. Гюли, милая, надеюсь, ты родила благополучно? Каждый день думаю о тебе и детях. Знаю, что тебе трудно, но ты вспоминай меня – и станет легче. Даст Аллах, мы свидимся. Тяжело мне было расстаться с родными местами. Вместе с другими политзаключенными я прибыл в Сибирь. В этих местах сильные холода, снегу по колено, а вокруг бесконечная тайга. С утра до вечера валим лес. Работа очень тяжелая, но ничего не поделаешь. От судьбы не уйдешь. Но ради встречи с вами я все вынесу и выживу…»
Гюли жадно вчитывалась. Когда закончила, плечи ее задрожали от рыданий. Она прижала письмо к груди. В дом вошли тетушка Аджяр с девочками. Взглянув на письмо и на Гюли, тетушка встревоженно спросила:
- Доченька, видать, получила дурную весть?
Гюли едва слышно промолвила:
- От Таира письмо пришло, – и снова разрыдалась.
Селимям спросила нетерпеливо:
- Мама, когда же приедет папа?
Гюли заново вслух стала читать письмо.
Когда она закончила, тетушка сказала ласково:
- Вот и хорошо. Таир жив и работает вместе с другими. Это – испытание. Потерпи. И на нашей улице будет праздник.
Прошло шесть месяцев с момента ареста Таира. В один из дней Гюли почему-то начала волноваться, словно предчувствуя беду: все валилось из рук.
Пришла корова с пастбища, они зажгли в доме лампу. И тут в дверь громко постучали. Вошли двое в форме. Они сурово спросили:
- Женой Хусаинова Таира вы будете?
У Гюли затряслись руки и ноги.
- Да, я, – прошептала она, почему-то, виновато.
Один из военных, держа бумагу перед глазами, стал громко читать:
«Семье врага народа жить на границе не разрешается. Вам надлежит переселиться в течение двадцати четырех часов, или будете арестованы». Закончив читать, он вручил бумагу Гюли.
- Будьте готовы. Завтра придет машина. Вместе с вами из этого села она заберет в Чилик еще две семьи.
- Куда я поеду с тремя детьми? В чем наша вина? – потрясенная, женщина перевела взгляд с военных на тетушку.
Тетушка Аджяр, дождавшись ухода страшных гостей, стала со слезами проклинать всех и вся. Но глаза Гюли были сухими.
- Тетушка, надеюсь, нас в Чилике не задержат надолго. Ты живи в этом доме, дети моей сестры рядом и помогут тебе. Мне же придется уехать, – сказала она и начала собирать одежду.
Тетушка, всхлипывая, стала помогать Гюли. Вскоре появилась Майсимям, до которой дошла страшная весть. Она принесла кое-какие продукты. Прижав к себе сестру, Майсимям зарыдала. Из Гюли не вытекло ни слезинки.
- Сестра, не плачь, не одна я еду. Из нашего села уезжают три семьи.
Узнав о новой напасти, пришли друзья: Мерванам и Джелил, Адил и Мариям, Кудрят и Зайнапхан. Гюли и перед ними не пролила слез.
- С вами поедут семьи руководителей, которых арестовали в декабре. Они тоже «враги народа», – сказал Адил.
Кудрят гневно воскликнул:
- Что за времена настали?! Возможно, партийные работники или руководители провинились, но при чем тут дехкане? Мы только и знаем, что кетменем землю долбить. Просто сердце кровью обливается!
Друзья, узнав, что пришло письмо от Таира, стали расспрашивать Гюли. Она чуть не расплакалась, рассказывая о том, что написал муж.
- Должны же наступить, наконец, хорошие времена. Когда-нибудь мы снова будем петь и смеяться. А пока надо бороться за жизнь, – вздохнул Адил.
- Гюли, там, куда вы едете, никто вам не обрадуется. Мы желаем вам найти работу, вырастить детей и благополучно вернуться в родные места, – добавил Кудрят.
Подруги только сидели и плакали.
Наконец, друзья, оставив продукты, попрощались и разошлись. Майсимям вновь и вновь целовала Гюли, ее дочерей и Ядикара. Ушла она вся в слезах.
С восходом солнца три семьи – двенадцать детей и четыре женщины – погрузились в кузов грузовика и поехали в сторону Чилика. Проводить их не вышел ни один человек…
* * *
Я замолчала. В уши ворвался рокот самолета. Рус, слушавшая меня с полуприкрытыми глазами, словно очнулась. Выпрямилась в кресле, вздохнула.
- Чем же дети виноваты? Безвинные жертвы политики.
Стюардесса подошла к их креслам узнать, не нужно ли чего. Но мы были все еще погружены в то далекое время. Я вспоминала прошедшие годы. Рус старалась понять боль и страх незнакомых ей людей.
После паузы я вопросительно взглянула на Рус.
- Да, – кивнула Рус. – Я готова слушать продолжение.
Гюли была девушкой невысокой и светлокожей. Мягкой в движениях и словах. В глазах сверкал чарующий огонёк. Было у нее скромное белое платье с голубыми мелкими цветочками, которое ей очень шло. Косы Гюли забрасывала за спину, а тоненькую шею держала прямо. Однажды мама послала ее с гостинцами проведать Хаджяр-ана. На обратном пути Гюли столкнулась с молодым парнем. Всего один взгляд бросила она на него. И вспыхнула румянцем, потому что смуглый и широколобый джигит поймал этот взгляд. На лице его отразилось восхищение. Мимолетная встреча обернулась большими переменами в жизни Гюли и Таиржана.
В те времена не было принято, чтобы молодые люди знакомились и встречались без ведома взрослых. Родители решали, с кем их дети создадут семью. Когда решение принималось, в дом девушки отправлялись сваты. Если родители невесты принимали юношу, молодые вскоре соединялись брачными узами. Так случилось и у Гюли. Пройдя положенный по обычаю ритуал Ника , Гюли и Таиржан поженились и стали жить в собственном доме.
Для постройки дома Таир пригласил друзей. Работали они днем и ночью. Вскоре небольшой домик из двух комнат был возведен. Его крышу покрыли жердями, стены обмазали саманной глиной. Юная Гюли с жаром принялась наводить порядок и уют. В середине комнаты, на небольшой кусок кошмы она поставила джоза, а вокруг расстелила корпешки. У противоположной стены установила сундук и уложила на него несколько корпя. Комнатки были маленькими, уютными и теплыми. Здесь Гюли и Таиржан прожили свои самые сладостные и счастливые дни.
Работали они не покладая рук. Через пять-шесть лет купили корову. Теперь Гюли, имея достаточно молока и сливок, могла кормить родившихся одна за другой дочерей, Селимям и Саниям. Молодые люди были влюблены в жизнь, наслаждались ею и не замечали, как текут счастливые дни.
К этому времени и друзья Таира – Джелил, Кудрят и Адил – тоже создали свои семьи. Устав от летних трудов, они вместе проводили долгие зимние вечера, беседуя или играя на дутарах. Таир был душой компании, хорошо пел, смеялся искренне и заразительно.
С приходом теплых дней снова начинались колхозные будни. Таир с товарищами выходил в поле. Рыли арыки, косили, убирали сено. Посадив на лошадей мальчишек, брались за плуг. Все жаркие летние дни вместе занимались поливом. Поднявшись до зари, молодежь дружно и весело, как одна семья, трудились на жатве. За смехом и шутками не замечали тяжести сельского труда.
В самую жару, когда пот струится по лицу и шее, изнывавшие от жажды жнецы делали из веток прохладный шалаш. Садились на траву, ели дыни и арбузы, пили холодное кислое молоко. Часто по просьбе друзей Таир запевал какую-нибудь душевную песню. Уставшие дехкане слушали, вздыхали, смотрели в небо. Иногда друзья подтягивали Таиру, и тогда округа оглашалась их сильными голосами. Вот так, работая с утра до вечера, не замечали, как проходит еще одно лето.
В тот роковой год Таиржан вместе с Адилом закончил в Жаркенте ветеринарно-счетоводческую школу. Он начал работать в колхозе счетоводом. Адил стал ветеринаром.
Холодный ветер 1937 года принес вместе с нескончаемыми дождями ранние заморозки и встревожил людей. Надо было срочно убирать хлопок. Каждое утро бригадир на коне объезжал дом за домом и, не слезая с лошади, чтобы все слышали, кричал: «Эй, люди, вставайте! Нечего лежать! Хлопок гибнет!»
Не выйдешь в поле – голодным останешься. Потому что вместо денег каждому работающему давали в день ложку талкана – молотой жареной пшеницы. А тем, кто не работал в поле, и того не давали. Работая под дождем, люди в худой одежде и рваной обуви простужались и надолго заболевали. Но хлопок, во что бы то ни стало, надо было собрать.
В один из дождливых вечеров Джелил пришел к Таиру. Только сели они за стол, как со словами «Салам алейкум» в дом ввалился Шавдун. Хитрый он был парень, себе на уме. Многие его недолюбливали, но вывести хитреца на чистую воду не получалось. Гюли, приготовила чай, собрала на стол все, что было в доме. А тут и Кудрят с Адилом пришли.
- У нас целое собрание, получается, – пошутил Таир.
- А что дома делать во время дождя? Решили к тебе заглянуть, дутар послушать, попеть, поговорить, – ответил Кудрят.
Маленькая Селимям вышла из соседней комнаты. Оглядела гостей, сказала: «Ассалам!» Потом поднесла правую руку к сердцу и мягко поклонилась сидящим.
- Доченька, рахмят тебе за такое любезное приветствие, – сказал Адил.
Гюли, заметив, что за старшей сестрой потянулась трехлетняя Саниям, сказала:
- Пойдемте в другую комнату. Там, где сидят гости, детям не место. – И увела дочерей.
У мужчин, как всегда, зашел разговор о делах колхозных, о болезнях, что начались в эту сырую, промозглую погоду, о руководителях, которые равнодушны к тяготам народа. Таир разгорячился, говорил много справедливого. Немногословный Джелил вдруг тихо заметил:
- Зря ты так говоришь, адаш. Лучше поиграй нам.
Таир понял, что Джелил намекает на присутствие Шавдуна, которого многие опасались. Тогда он взял в руки дутар и провел пальцами по струнам. Гости оживились. Чтобы поднять настроение друзей, хозяин дома запел песню. Потом перешел на плясовую. Из внутренней комнаты снова вышла Селимям. Следом показалась Гюли и сказала:
- Пусть для вас станцует наша дочь.
Селимям только и ждала этих слов. Поклонившись, она начала танцевать. Делала это самозабвенно. Мужчины с удовольствием прихлопывали ладонями в такт. После такого выступления настроение все повеселели. Друзья еще немного побеседовали, а потом начали собираться.
- Как хорошо! Душа воспрянула. Таир, Гюли, от всего сердца спасибо. Время уже позднее, теперь мы пойдем! – сказал Кудрят.
На улице продолжал хлестать дождь.
- Таир за правдой в карман не лезет. Честный парень и открытый, – говорили друзья между собой, когда возвращались домой.
Они частенько собирались в доме Таира, чтобы поговорить по душам, обсудить, что вокруг происходит. До сельчан доходили слухи о тревожных событиях. Вначале эти слухи вызывали недоверие и удивление. Но вдруг они получили подтверждение. Это случилось, когда за одну ночь арестовали сразу пять или шесть человек, объявив их «врагами народа». Село затихло, как перед бурей.
***
Проводив друзей, Таиржан уже засыпал, когда до его слуха донеслись странные звуки. И тут же раздался громкий стук в дверь и послышалось: «Открывай, открывай, говорю!» Грубые голоса ночных пришельцев испугали Гюли. У нее от страха ком застрял в горле: «Кто может прийти в полночь?»
Таир встал и открыл дверь. В дом вошли двое в военной форме. Один из них вынул из кармана бумагу, показал Таиру и, нахмурив брови, сказал:
- Таир Хусаинов, нам дан приказ забрать тебя с собой.
- Возьми теплую одежду, – добавил второй.
У Таира на лбу выступила испарина, в душу закрался страх. Он не мог поверить в реальность происходящего. В комнате на миг повисла гнетущая тишина. Был слышен только шум непрекращающегося дождя. У Таира в голове мелькнуло: «Так вот что означает «арестовали и увели», но вслух он не сказал ни слова. Молча оделся. Военные приказали ему идти первым. У порога Таир обернулся и увидел Гюли и Селимям, которая одной ручонкой крепко уцепилась за подол матери, а другой утирала слезы. В этот миг взгляд Гюли и глаза его дочери заслонили для Таира весь мир
Гюли крикнула прерывающимся голосом:
- Таиржан, Таир, – и застыла, прислонившись к стене.
Дверь за военными захлопнулась. Дождь хлестал землю.
Черным-черно стало в глазах у Гюли. Она заплакала, крепко прижав к груди дочь. Дом показался ей холодным, заброшенным. Нахлынули тревожные мысли: «В чем вина Таира? Куда его увели? Где мне его теперь искать?» Она не могла найти ответа на эти вопросы. Осторожно положила в постель к младшей сестренке Селимям, уснувшую у нее на коленях. Присела рядом, поглядела на сладко спящих детей и приглушенно зарыдала. Наконец, опомнившись, сказала себе: «Слезами горю не поможешь. Надо что-то делать. Я не имею права быть слабой. Не ради себя, а ради моих дочерей и того, кого ношу под сердцем. Я должна быть стойкой, твердой. Таир не умер, он жив и однажды вернется. Мы снова заживем счастливо. Пока же я должна содержать дом, кормить, растить, воспитывать детей. Так разговаривала она сама с собой, пытаясь успокоиться.
***
Когда в их краях устанавливалась советская власть, начались беспорядки. Белогвардейцы, врываясь в города и села, расстреливали коммунистов и комсомольцев, мужчин забирали в плен. Потом в Жаркент пришла советская власть и начала раскулачивать богатеев-кулаков, а, заодно, и середняков. Забирали все. Начались аресты. У жителей села Большой Чиган отбирали зерно и скот, искать защиты было негде. Исключением был аксакал Тудмет, который выступил против этого произвола.
- Что же это вы делаете? Какие в селе богачи-кулаки? В каждой семье по семь- восемь детей. Если вы уведете скот, как они будут жить? – почтенный аксакал потрясал кулаком. – Дехкане и так еле держатся на ногах, вы же их совсем убиваете!
Тотчас два красноармейца, избив старика, вывели его на край села. Привязали к дереву со словами: «Ты выступил против Советской власти, значит ты – враг!» А потом расстреляли без суда и следствия. Эта жуткая несправедливость и царившая повсюду жестокость вызвали у народа страх. Многие бросили родные места и стали беженцами. Часть уйгуров перебралась в Китай: в Кульджу, Суйдунь, Чилпанзе, Дашигур. Им предстояло склонить голову перед судьбой и вести на чужбине отчаянную борьбу за жизнь. Родители Гюли и Таира тоже перешли границу и осели в Дашигуре. Переписываться с ними не было никакой возможности. У Гюли в селе осталась только сестра Майсимям. Она с семьей жила на той же улице. Сестры были очень дружны, заботились друг о друге. Поэтому, едва рассвело, не спавшая всю ночь Гюли, схватив детишек, побежала к сестре. Майсимям, увидев их в такую рань, встревожилась.
- Ой, это же Гюли! – воскликнула она и прижала заплаканную сестренку к груди. – Что с тобой?
Гюли вместо ответа снова заплакала.
- Почему ты плачешь, Что случилось-то? Не молчи! – Майсимям развернула сестру лицом к себе.
Гюли присела на крыльцо.
- Этой ночью Таира увели двое военных. За что, не знаю.
Услышав эту страшную весть, Майсимям похолодела. В этот момент из сада вышел ее муж Курван-ака, невозмутимый, как всегда. Подошел к женщинам, с высоты своего роста посмотрел на поникшую Гюли. Узнав о происшедшем, Курван-ака быстро увел всех в дом.
- В нынешние времена даже с родными нельзя говорить откровенно. Таира я люблю, как своего родного брата. Но зря он всегда и всюду говорит правду. Прежде чем сказать, надо десять раз подумать. Правда – горькая вещь, не всем она по душе. Вот потому он врагов и нажил. Гюли, держись! Слезами делу не поможешь. Таира допросят и через несколько дней отпустят. Если нет, то мы все равно его еще увидим. О дочерях думай. Смотри, какие они напуганные.
Между тем Майсимям приготовила аткян-чай, принесла его и разлила по пиалам. Подавленные, родственники пили чай в молчании.
Наконец, измученная бессонницей Гюли вернулась домой. Единственная мысль билась в мозгу: как получить от Таира весточку?
Известие о том, что Таира арестовали, разнеслась по селу с быстротой молнии. Вскоре в доме у Гюли уже сидели самые близкие друзья Таира: Джелил, Кудрят и Адил. Размышляя о ночных событиях, они вспомнили вчерашние разговоры в этом доме и переглянулись. Им стало понятно, кто донес на Таира. Это был Шавдун.
Друзья решили ехать в Жаркентскую тюрьму. Нужно было все разузнать.
- Если увидите Таира, скажите ему, что у нас все нормально. Спросите, что ему нужно. – Гюли стояла, прижав руки к груди. – Если сегодня его не выпустят, завтра сама поеду.
Друзья уехали. На Гюли навалилась тоска. Дурные мысли не отпускали, в голове мелькали картины, одна страшнее другой. Женщина сидела, не зная, что предпринять. Дверь открылась, и в дом вошли ее подруги: Зайнапхан, Мерванам и Мариям. Они поздоровались, обнялись и сели на корпя, расстеленные на кошме.
- Гюли, крепись! Мы рядом и поможем тебе. Ты не останешься одна, – сказала Мерванам.
- Нет-нет, пока мне ничего не нужно, - испуганно ответила Гюли.
Самая шустрая и решительная из подруг, худенькая Зайнапхан, принесла со двора хворост и, не позволив Гюли подойти к печи, разожгла огонь. Мариям, налив воду в кастрюлю – кора , поставила ее на печь. Немного погодя от жаркого огня стало тепло, вода в кастрюле закипела. Зайнапхан из сливок, принесенных Мерванам, приготовила аткян-чай.
- Вчера я запекла большую тыкву в тонуре. Она оказалась очень сладкой, и вот половину я принесла вам попробовать, – Мариям поставила на стол поднос с печеной тыквой.
- А от меня – апкур домашнего творога, – добавила Зайнапхан.
Пока они, беседуя, попивали чай, у Гюли на душе опять стало тревожно:
- Подруги мои, как я благодарна вам, – сказала она, чувствуя слезы в глазах.
- Я думаю, не сегодня-завтра Таир выйдет. Весь этот ужас забудется, – сказала Зайнапхан с нежностью. – В вашем положении расстраиваться нельзя. Роды-то приближаются.
- Даст Бог, родишь Таиру славного сыночка, будут вместе хозяйством заниматься, – поддержала ее Мариям.
- Таир твой очень трудолюбив. Двор у него опрятный, сено заготовлено, дрова к зиме сложены, – похвалила Мерванам.
Гюли улыбнулась, услышав хорошие слова о муже.
- Он сам амбар сделал и сложил туда овощи, – она указала рукой на место справа от входной двери.
- Нам бы таких мужей, – пошутила Зайнапхан.
Мерванам схватилась за поясницу.
- Ой, соседушки, что-то мне сегодня нездоровится. Ты, Гюли, знай, если ваша корова перестанет доиться, я молоко с детьми присылать буду. Всем, что у нас есть, будем делиться, да? – подруги закивали. – А теперь помолимся.
Помолившись, подруги поднялись со своих мест. Гюли вышла проводить их на улицу.
- Пусть вернутся наши мужья из Жаркента с хорошими вестями, – сказала Зайнапхан.
На том они и простились.
Под вечер к Гюли пришли друзья Таира. Было видно, что из Жаркента они не принесли хороших вестей. Гюли не спускала с них глаз. Джелил тихо сказал:
- Гюли, съездили мы в тюрьму, но Таира не увидели. Вместе с вашей передачей, мы отправили письмо. Таир нам ответил: «Сегодня меня допрашивали, предъявляют мне довольно тяжкие обвинения, но все это – ложь. Даже не знаю, как отсюда выбраться. Передайте Гюли, пусть приготовит мне теплую одежду».
Гюли ощутила слабость во всем теле: внутри будто что-то оборвалось. Мужчины, не умея ее утешить, посидели еще несколько минут, да и разошлись по домам.
Мрачной чередой дни проходили за днями. Чтобы выполнить просьбу Таира, Гюли сходила к чабанше Рысжан-апай , рассказала о своей беде. Апай дала ей мешок шерсти. Обработав ее, Гюли связала варежки, носки и шарф. Женщина приходила к тюрьме каждый день. Но не смогла ни увидеть Таира, ни передать ему еду. В слезах возвращалась домой. Что же теперь делать? Как можно освободить мужа? Никто не мог дать ответа, никто не мог ей помочь.
И вот пришла весть: суд приговорил Таира к пяти годам лишения свободы, и его отправляют по этапу. Узнав это, Гюли всю ночь готовилась: сложила в большой мешок фуфайку, несколько рубашек и все, что успела связать, сверху положила мешочек талкана. Курван-ака принес кисет махорки, свои любимые сапоги с портянками. Гюли поставила мешок с вещами в угол. Оставшись одна, в ожидании рассвета, женщина поглаживала округлившийся живот и тихо приговаривала: «Будет тебе пять лет, сынок, когда ты увидишь своего дада ». Она посмотрела на сладко спящих девочек, затем, подойдя к окну, замерла, неотрывно глядя в темноту двора. Мысли были тревожные, горькие. Потом Гюли прилегла рядом с дочками и провалилась в сон.
Едва забрезжил рассвет, Гюли испуганно вскочила, бросилась одевать сонных дочерей. Подъехали Курван-ака с Майсимям на арбе, запряженной ишаком. Гюли вышла во двор с мешком в руках, погрузила его на арбу. Заспанных девочек посадила туда же. Когда они выехали в сторону Жаркента, уже почти рассвело.
Чем ближе к тюрьме, тем больше людей видели они. Все шли в одном и том же направлении. Наконец, арба Курван-ака подъехала к мрачному зданию. По одну сторону железного забора стояли люди. Вцепившись в решетку, они высматривали своих родных и знакомых, плакали и переговаривались. По другую сторону толпились заключенные. Женщины с мешками, дети, седые старики, сгорбленные старухи – все неотрывно всматривались сквозь прутья решеток в толпу заключенных, искали среди них своего родного человека.
Курван-ака, Майсимям и Гюли с дочками с трудом протиснулись сквозь толпу. Гюли сразу увидела Таира. Он стоял вдалеке и был почти неузнаваем: обросший, исхудавший, с ввалившимися глазами. От прежнего Таира ничего не осталось. Дрожащими руками свернул он самокрутку и закурил. Увидев изможденного мужа, Гюли почувствовала дурноту: сердце ее сжалось, для дыхания не хватало воздуха. Курван-ака, переживший многое, а потому державший себя в руках, зычно крикнул:
- Таир, Таир!
Подняв голову при звуках знакомого голоса, Таир заметил их, расталкивая заключенных пробрался к решетке и протянул сквозь прутья руки.
- Таир-ука, крепитесь! Не беспокойтесь за Гюли и детей, мы им поможем. – Курван-ака крепко сжал руку зятя.
Таир, с трудом сдерживаясь, произнес:
– Спасибо вам, присмотрите за моей семьей.
Гюли подтолкнула девочек к отцу. Таиржан поцеловал дочерей сквозь прутья решетки, провел пальцами по их лицам. Потом перевел горящий взгляд на жену. Гюли задохнулась от жалости к нему. Голос ее не слушался, когда она произнесла:
- Таир, я принесла вам теплую одежду. Постарайтесь вернуться поскорее, мы будем вас ждать. Мой дорогой, мы еще будем счастливы! – последние слова она выкрикнула.
Селимям и Саниям, ухватившись за руки отца, с плачем повторяли.
- Папа, пошли домой.
В это время человек в форме крикнул: «Стройся!» Заключенные, свесив головы, построились в шеренги. Поднялся сильный ветер, в воздухе завихрилась пыль. Таир не отрывал взгляда от Гюли. Было видно, как ему тяжело. Глядя в глаза Таира, Гюли думала: «Таир, мой родной, доведется ли нам увидеться снова?» Ее сердце мучительно сжалось, лицо было мокрым от слез.
Толпа заключенных исчезла вдали, но люди, пришедшие проводить осужденных, долго не расходились. Матери в белых платках, причитали:
- О, Аллах, в чем мы провинились, за какие грехи мы страдаем? Дождемся ли своих детей?
Долгий путь домой, дробный стук колес арбы по каменистой дороге погрузили Курван-ака в горестные раздумья. Что за времена настали? Белогвардейцы расстреливали, забирали зерно, всю живность угоняли. Советская власть пришла – опять расстреливали, забирали все, что было нажито людьми. Тех, кто выступал против, без суда и следствия убивали. Теперь снова хватают невиновных, называют их «врагами народа», увозят, неизвестно куда. Полгода назад забрали его брата Абдуманапа, честно работавшего в колхозе. Остались жена и четверо детей. За шесть месяцев жена брата не получила ни одного письма. Жив он или нет – никто не знает. У кого спросить, где искать? Сотни семей плачут кровавыми слезами!
Курван-ака тяжело вздохнул. Его собственные родители всю жизнь горбатились на баев. Надорвались и умерли молодыми. Оставили пятерых сирот. Сейчас сестра Адалят живет с ним в одном селе. Брат Абдуманап арестован. Сестра Розихан живет с семьей в китайском Дашигуре. И тут перед его глазами встала младшая сестра Патам. Высокая большеглазая красавица. В семнадцать лет она вышла замуж за парня по имени Елям. Вскоре забеременела. А когда была на сносях, в селе начались беспорядки. Патам и Елям пришли к старшему брату и сказали: «Ака, мы с родными, всего восемнадцать человек, решили уйти в Китай. На днях отправляемся».
В те времена было очень трудно перейти границу: люди прятались в приграничных песках, ночевали под открытым небом, убегали от конной погони. Кому повезло, те доходили до нужного места. Других, кто попадал в руки красноармейцев, расстреливали на месте. Тела их оставались в песках, становясь добычей хищников. Курван-ака встревожился за свою любимую синним. Крепко прижав Патам к груди, сказал: «Даст бог, еще увидимся. Береги себя и будущего малыша. Желаю вам счастливой дороги. Если дойдете до Дашигура, передайте Розихан от нас сердечный привет. Аллах милостив, он позаботится о вас». Брат и сестра со слезами обняли друг друга. Через несколько дней и по селу прокатился слух: «С китайской стороны пришел человек. Он, вроде бы, видел в песках восемнадцать убитых уйгуров». Курван-ака весь день не находил себе места, а вечером пришел в дом, где остановился человек из Китая и выпытал у него подробности. Да, среди расстрелянных в упор жителей села была его Патам. А с нею погиб и нерожденный младенец. Курван-ака страшно закричал и упал, царапая землю ногтями. Да есть ли душа у этих палачей?!
Воспоминание о Патам резануло болью, он снова задохнулся от горя. Из глаз хлынули слезы и затерялись в его черных усах. Сестренка, вся в крови, лежит в песках, не преданная земле. Курван-ака вздохнул и покачал головой. Корчась от страданий, человек все равно продолжает жить. Мужчина тяжело откашлялся и, успокаивая себя, подумал: «Не я же один мучаюсь. Сколько людей пьют эту горькую чашу. Жестокий наш век!»
- Тпр-р-р-ру, окаянная душа! – осадил он ишака и остановился у загона.
- Зайди к нам домой, выпей горячего чая, сестренка, – пригласила их подбежавшая Майсимям.
Гюли, со вчерашнего дня не державшая во рту ни крошки, почувствовала, как голодна. Чай согревает тело и облегчает боль души. Когда Гюли поднялась из-за стола, держась за поясницу, Майсимям встревожилась.
- Сегодня я пойду к тебе ночевать. Похоже, у тебя вот-вот роды начнутся.
Сестра оказалась права. Следующим утром Гюли проснулась от родовых схваток. Встревоженная Майсимям побежала к дому их тетушки Хаджяр-аны. Даже не спросив ее, как положено, о делах, сообщила:
- У Гюли начались роды, затем к тебе и пришла.
- О, Аллах, укажи нам дорогу! Уже срок подошел или она чего-то испугалась?
- Срок подошел, – ответила Майсимям нетерпеливо.
- Бисмилла, – тетушка встала, поправила платок на голове, сняла с вешалки легкий чапан, надела его, обулась в калоши и вышла, заперев дверь.
Хаджяр-ане стукнуло уже семьдесят. Многих детей она приняла на свет в этом селе. Невысокая, сухощавая, она легко поспевала за Майсимям и говорила:
- Я была повивальной бабкой для двух дочек Гюли. Даст Бог, и для третьего буду.
Когда они пришли, Гюли, страдая от схваток, ходила кругами по комнате. Дочери стояли в дверях внутренней комнаты и тревожно глядели на мать. Увидев Гюли, Хаджяр-ана воскликнула:
- О, Аллах! Создатель милосердный! Дай нам дорогу, сделай роды легкими! – она ощупала живот Гюли мягкими руками. – Давно начались схватки?
- Рано утром.
Майсимям затопила печку, поставила воду разогреваться, развернула чистые тряпки, приготовленные Гюли для ребенка. Бегом отвела маленьких племянниц к себе домой. Бегом вернулась обратно. Гюли, не переставая стонать, то прохаживалась, то присаживалась. Через некоторое время начались потуги.
- Вот теперь все созрело, – промолвила повитуха, потрогав ее живот. – О, Аллах, это не мои руки, это руки святых матерей, –– воскликнула она и приступила к своему делу.
- Мальчик! Мальчик! – возвестила Хаджяр-ана, перерезая пуповину.
Теперь, когда страдания остались позади, Гюли почувствовала огромное облегчение. Таир всегда мечтал о рождении мальчика. И вот его мечта исполнилась.
Тетушка вымыла младенцу уши, рот, нос. Обтерла его, завернула в пеленки и показала Гюли.
- Пусть Аллах даст твоему сыну много лет жизни. Пусть будет он счастлив, богат и родителей поддерживает на старости лет!
Майсимям поцеловала сестру в лоб, вымыла ей лицо и руки и подала большую пиалу аткян-чая.
- Хаджяр-ана, ты устала. Выпей чаю и полежи, отдохни, – сказала Майсимям с благодарностью и подала тетушке две подушки.
Вытирая полотенцем пот и слезы, Майсимям наклонилась над Гюли:
- Не переживай, моя хорошая! Ты и твои дети живы. Мы будем молиться Аллаху, чтобы Таир возвратился. Рядом с тобой отдыхает наша ана. Я сейчас сбегаю домой, где у меня лежит горстка муки для этого случая, приготовлю вкусный острый суюк аш и принесу вам, – она встала.
Подбросила в печку дров и побежала домой. Гюли после выпитого чая потянуло в сон.
Когда Майсимям, приготовив ужин, вернулась, Хаджяр-ана и Гюли сладко спали. Майсимям поставила джоза, разлила в большие пиалы кушанье. От аромата еды первой проснулась тетушка.
- О, Аллах, как крепко я заснула. У тебя уже и обед готов? – Облокотившись на подушки, повитуха присела. – Разбуди Гюли, пусть покушает. Не будет молока – не будет спокойного ребенка.
Майсимям разбудила сестру, подложила ей под спину подушку, поставила перед ней пиалу с едой. У Гюли от слабости тряслись руки.
- Родная сестра – всегда опора: и в жизни и в смерти, – заметила тетушка, начав есть. – Ты для Гюли теперь вместо матери. Гюли, кизим, заставь себя кушать. Тебе нужны силы, малышу нужно молоко.
В это время с улицы в комнату ворвались Селимям и Саниям. Бросились к матери, поцеловали ее. Взглянули на ребенка. Саниям сморщив лобик, сказала:
- Да что же он такой маленький?
А Селимям воскликнула:
- Какой же он сладенький! Мама, я возьму братика на руки?
Майсимям, опередив всех, осторожно взяла на руки крепко спящего малыша.
- Селимям, обхвати его двумя руками. Не урони. Если хотите, чтобы он вырос большим джигитом, приглядывайте за ним хорошенько.
Сестры с нежностью рассматривали новорожденного, прижимали его к груди, пытались укачивать. Глядя на эту трогательную сцену, Хаджяр-ана улыбнулась.
- Гюли, какие у твоего сыночка няньки славные.
После обеда, завершая неспешную беседу, Хаджяр-ана, обращаясь к Майсимям сказала:
- У Гюли все хорошо, я пойду домой. Уже темнеет, – и старушка стала собираться.
- Спасибо тебе. Прости, что столько хлопот доставили. Останься у нас хотя бы на два-три дня. Я ведь тоже твоя дочь, – привстала с подушек Гюли.
Действительно, в свое время Хаджяр-ана приняла на свет маленькую Гюли. Значит, была ей, в каком-то смысле, матерью. И повитуха решила остаться на двенадцать дней, подождать, пока Гюли придет в себя.
Наступил двенадцатый день со дня рождения мальчика. Курван-ака пригласил дедушку Заира, чтобы тот дал имя ребенку. От себя Курван-ака подарил Гюли пять рублей, потому что рождение сына было мечтой Таира.
Когда по обычаю было выпито по пиале чая, Заир-бува сказал:
- Дадим вашему сыну имя Ядикар. Оно созвучно имени его отца – Таир.
Гюли кивнула в знак согласия. Имя звучное, красивое. Заир-бува, взяв на руки новорожденного, прочитал соответствующую суру. Потом пропел в ухо малыша азан , высоко поднял его и, повысив голос, произнес:
- Поздравляю вас с присвоением имени, спустившемуся с неба Ядикару, – после чего положил младенца на корпя и, перевернув его, вновь взял на руки.
Все сидевшие за столом, обращаясь к Гюли, повторяли: «Поздравляем! Поздравляем вас, Гюли!»
***
Накрыв весь мир белым покрывалом, пришла зима. Снег падал с раннего утра до позднего вечера. Все село побелело. Наутро сельчане занялись уборкой снега во дворах и на плоских крышах. На улицах появились сугробы.
Гюли, прибрав во дворе, решила навестить тетушку Аджяр, чтобы узнать, как у нее дела.
- Ассалам, тетушка! Как ты поживаешь?
- Ой, это ты, Гюли! У меня-то все хорошо, а вот как ты поживаешь с тремя детишками, кизим?
- Хорошо, ана. Дети здоровы. Пришла, чтобы забрать тебя к себе домой. Зачем зимовать одной в такие морозы? Будем вместе жить, помогать друг другу.
- Пока хватает силенки, поживу у себя дома, золотко. Если заболею, то приду, – и тетушка проводила Гюли.
Сельчане зимой топили печи, выносили на улицу золу, кормили сеном скот, убирали навоз. Сами доедали остатки летнего урожая. В зимние дни на пустынных улицах никого не было видно. Разве что дети ездили за водой на телегах или тащили к дому сани с дровами.
Всю зиму Гюли жгла заготовленные Таиром дрова и кизяки , которые удалось собрать за лето. Она не давала мерзнуть детям, растила их на теплом кане . Подруги Гюли боялись открыто ее навещать: не дай Бог попасться на глаза доносчику. Поэтому они, соблюдая осторожность, приходили к ней вечерами.
И сегодня, с наступлением темноты Кудрят и Зайнапхан пришли навестить Гюли. Исхудавшая, поникшая, она больше не напоминала ту красавицу, что была так счастлива с Таиром.
- Есть от мужа письма, вести? Как он там, в далеких краях? – спросили они.
Но с тех пор как Таир ушел по этапу, от него не было ни одного письма. Это всех тревожило. Подруги рассказали ей о других колхозниках, которых тоже признали «врагами народа» и арестовали. Гюли была потрясена.
- Что же это такое?! Кто в селе стал доносчиком? – спрашивали они друг у друга, но ответа не находили.
В ту ночь Гюли не спала: «Я-то живу с детьми в теплом доме, а как же Таир? Вдруг простудился и заболел? Сыт он или голоден?» – мучилась она.
И хоть лежит она на теплом кане, свободно вытянув ноги, прижав к себе детей, ей не до сна. Беспокоит ее стельная корова. Зайнапхан и Кудрят, увидев отяжелевшую корову, заявили: «Родит не сегодня-завтра. Смотри, чтоб теленок не замерз». Поэтому Гюли ночью, со свечой в руке, дважды ходила в коровник. Корова была спокойна. «Хорошо, что Таир обил двери кошмой, а то бы холод проник в дом», – прошептала Гюли и уснула, обняв сына. На рассвете она умылась, выгребла золу из печи, вынесла ее во двор. Зашла в коровник. Увидела, что корова лижет только что родившегося теленка.
- Слава богу, теленочек здоров. Молодец моя корова. Это ради моих детей, – со слезами на глазах прошептала женщина. Услышала с улицы крик: «Гюли». Выйдя во двор, увидела согнувшуюся тетушку Аджяр, дрожащую от холода.
- Ассалам, тетушка! – подошла она к ней.
Было видно, что у повитухи дела неважны.
- Пойдем скорее в дом, – распахнув двери, Гюли пропустила бабушку вперед, плотно закрыла дверь.
Хаджяр-ана тут же взобралась на кан.
- Пару дней назад я слегла. Ни огонь разжечь, ни золу из печки убрать. И решила: пойду домой к своей дочке. Вот и пришла к тебе с утра пораньше.
- Хорошо, что ты пришла, тетушка. Сейчас я разожгу печь, а ты отдыхай, – Гюли уложила старушку рядом со спящими детьми.
Гюли разожгла печь, приготовила чай. Тетушка Аджяр вздохнула:
- Что ж это я, имея такую заботливую дочь, лежала и болела в холодном доме?
Проснувшись, Селимям и Саниям радостно закричали:
- Бабушка пришла! Пришла наша мома!
Хаджяр-ана вынула из кармана сушеные яблоки и урюк, протянула сестрам.
- Кушайте, мои детки, – она погладила девочек по голове, поцеловала их в лоб.
- Тетушка, как только ты пришла ко мне – наша корова отелилась, – заметила Гюли.
- Аллах для детей богатство дает, – кивнула повитуха. – Своих детей и внуков у меня нет, теперь вам буду помогать.
Теплым и приветливым был дом Гюли. Старушка даже про немощь свою забыла. Жизнь ее не баловала. Аджяр вышла замуж очень молодой, но ребенка родить не смогла. Развелась с мужем, несколько лет жила одна. Во второй раз она соединила судьбу с дядей Таира, Мухаммед-ака. И только они обзавелись домом, хозяйством, скотом, как нагрянули белогвардейцы и, арестовав сельских комсомольцев и коммунистов, расстреляли их. Среди убитых активистов был и Мухаммед-ака. С тех пор тетушка жила одна.
Едва Гюли вымыла посуду, как зашел старший сын Майсимям и сказал:
- Кичик-апа , тебя мама зовет.
Встревоженная Гюли, накормив сына грудью, обратилась к дочерям:
- Если Ядикар будет плакать, осторожно покачайте люльку. Я схожу к вашей чон-апе . Не шумите, бабушка спит.
Когда она зашла в дом сестры, Майсимям сообщила ей:
- Мужа отправляют учиться в Талгар.
- Что это за учеба? Талгар далеко?
- Говорят, далеко. От нашего села туда поедут еще Пахирдин, Савут, Имяр. Когда кончится учеба, они вернутся в село на тракторах. Теперь землю будут обрабатывать не лошади и волы, а тракторы, и сеять тоже они будут.
- Это хорошая новость. Дехканам будет легче.
Вошел Курван-ака. Высокий, крепкий, он улыбнулся Гюли:
- Присматривай за сестрой! Вы вдвоем остаетесь с детьми, помогайте друг другу. С Майсимям творится что-то неладное: она засыпает на ходу. Сегодня утром доила корову, да уснула. Хорошо, что я вышел. Не знаю, что делать. Отказаться от учебы нельзя. Выезжаем завтра.
Гюли с тревогой взглянула на лицо сестры, бледное, как стена.
- Курван-ака, не беспокойтесь. Я каждый день буду заходить и узнавать, как дела. У нас в селе многие так болеют.
- Я предупредил сыновей, Турсуна с Турганом. Они уже большие, будут смотреть за младшими и помогать матери.
- Из города привезите лекарство от моей болезни, – обратилась к мужу Майсимям.
- Конечно, найду и привезу. Вернусь трактористом. Новые времена наступают: на машинах теперь работать будем.
- Тогда человек будет не нужен? Это как же будем жить? – забеспокоилась Гюли.
- Ну, не сразу же. Все делается потихоньку, – улыбнулся Курван-ака.
За разговорами Майсимям и Гюли собрали все необходимое в дорогу. А потом у Майсимям стали слипаться глаза, появилась вялость в движениях. Встревоженная Гюли сказала:
- Что же это такое? И тетушка Аджяр не поднимая головы спит. В село пришла сонная болезнь? Неужели все уснем и погибнем?
Из разговоров у колодца Гюли узнала, что в каждом доме два-три человека болеют сонной болезнью. В большинстве это люди пожилого возраста. Говорили, что в соседнем селе некоторые так и умерли во сне.
Вскоре после отъезда Курван-ака, Гюли с сестрой собрали заготовленные помидоры и высушенный перец. Гюли отправилась в Жаркент на базар, чтобы их продать, а на вырученные деньги купить муку и мясо. На базаре Гюли рассказала знакомой молочнице, что ищет для своей сестры лекарство от сонной болезни. Та указала ей на невысокую дородную женщину лет пятидесяти, которая продавала вязаные вещи.
- Вон та русская лечит болезни. Мы ее зовем мама-Финя. Спросите у нее.
- Я ведь не знаю по-русски, как я с ней буду разговаривать?
- Не беспокойтесь. Она говорит и по-казахски, и по-уйгурски, и по-татарски.
Продав домашние заготовки, Гюли подошла к русской. На той был большой шерстяной платок, тулуп, валенки, теплые рукавицы. Казалось, мороз ей нипочем: щеки женщины горели румянцем. Похоже, на базаре все ее знали: то и дело окликали по имени и здоровались
Гюли тоже поздоровалась.
- Я пришла просить у вас помощи. – И рассказала ей о болезни сестры.
Мама-Финя понимающе кивнула.
- Доченька, эта болезнь от голода. Сестре каждое утро давай пиалу кипяченого молока, размешав его ложкой сорок один раз. И так – сорок дней. Если есть сахар или мед, еще лучше. Пусть ест тертую морковь и вареную свеклу. Если есть мясо, свари бульон и сделай шурпу со свеклой, луком, морковью, картошкой. Питаться ей надо нормально. Не бойся, сестра твоя поправится.
- Эх, мама-Финя, если бы у нас была еда, разве бы мы засыпали от слабости?
- Доченька, ты тоже по утрам пей молоко, а то заболеешь, как сестра.
Узнав, что у Гюли есть дети, лекарша кивнула на вязаные носки.
- Возьми те, что подойдут твоим ребятишкам.
- Нет, спасибо. У меня денег только на мясо и муку хватит.
- Бери, бери носочки, я с тебя денег не возьму, – сказала женщина. И, как ни отказывалась Гюли, всунула ей в руки подарок.
Дрожа от холода в тоненьком чапане, Гюли еле добралась до дома. Войдя в теплую комнату и увидев, что бабушка Аджяр сидит с девочками на кане, она успокоилась.
- Да ты вся посинела от холода! Раздевайся и залезай на кан, а я затоплю печь,– захлопотала старушка.
Гюли, все еще дрожа, глянула на сына, лежащего в бещуке .
- Ядикар не плакал?
- Немножко поплакал, я ему дала ложку воды, он и успокоился.
Выпив горячего чая, Гюли перестала дрожать.
- Хорошо, что ты есть, тетушка. Хоть за детей не беспокоюсь. Выторговала немного мяса и муки.
Услышав такие слова, девочки закричали:
- Мама, сделай сегодня лагман.
Проснувшись от их шума, заплакал Ядикар. Гюли присела возле бещука и, ласково уговаривая сына, распеленала его и взяла на руки. Пока он сосал грудь, она рассматривала малыша. До чего на отца похож! Те же брови, глаза, губы. А папа маленького Ядикара, наверное, бредет по колено в снегу, сквозь снежный буран. Женщина поежилась и прошептала: «О, Аллах! Сохрани моего Таира».
- Вот мы и покушали, Ядикар. – Гюли ласково похлопала сына по спине. – Теперь я тебя опять уложу. Поспи, хорошо?
Ядикар потянулся к ней губками и потешно залепетал.
- На свет он легко появился, значит, вырастет крупным и крепким. Даст Бог, придет весна, он поползет, – сказала тетушка, не отрывавшая от них глаз.
Селимям и Саниям внимательно следили за всем происходящим. Уложив сына, Гюли вручила девочкам шерстяные носочки.
- Это вам передала одна русская бабушка, – и она рассказала про маму-Финю.
Обрадованные подарком, девочки немедленно натянули шерстяные носки и стали хвастать перед бабушкой.
- Пойду, отнесу сестре продукты, – сказала Гюли и, разделив поровну муку и мясо, отправилась к Майсимям.
Когда она вошла, сестра спала на теплом кане. Услышав голос Гюли, она подняла голову.
- Уже вернулась? Надо же, вот и полдня прошло. Ты в такой холод в Жаркент пешком ходила?
Гюли выложила продукты на стол. Майсимям не могла скрыть радости.
- Сегодня детям приготовлю сытную еду.
Модангюль, мывшая посуду, торопливо добавила:
- Мама, мы с Махинур очистим зелень, приготовим вкусный лагман.
В это время вернулись с дровами Турсунжан и Турганжан. Увидев на столе продукты, обрадовались.
Гюли грустно улыбнулась, видя, сколько счастья принесли горсточка муки и кусочек мяса, как оживились дети в обоих домах. «Сегодня дети уснут сытыми, а завтрашний день предоставим Аллаху!» – подумала она и вспомнила, что ей наказывала русская женщина.
- Сестра, я узнала, как вылечить тебя от сонной болезни.
Гюли передала Майсимям все, что ей советовала мама-Финя.
- Надо же! Если дело только в молоке, я его обязательно попью.
Турсун глянул на ослабевшую мать с надеждой и, обращаясь к Гюли, сказал:
- Кичик-апа, я дою корову каждый день. Теперь стану кипятить молоко и давать маме. Даст Бог, пока приедет отец, мама поправится.
- Сегодня я тоже приготовлю лагман, – сказала Гюли, поднимаясь.
Турсун с Турганом вышли проводить тетю. На улице кружила сильная метель. Гюли укутала лицо платком и быстро зашагала в сторону своего дома. Через пару секунду фигурку ее скрыла пурга.
Во дворе Гюли набрала в таз кизяков, сверху положила дрова и вошла в дом.
И пусть на улице завывает буран, и снег слепит глаза. Ее дети, насытившись едой, о которой мечтали, сейчас сладко спят. В этот день в домах сестер был праздник.
На следующее утро буран утих. Надо было очистить двор от снежных сугробов, накормить скотину, нарубить дров, затопить печь. Турсун и Турган, наведя у себя порядок, пришли к Гюли, чтобы съездить за водой к колодцу. Гюли помогла им загрузить на арбу маленькую деревянную бочку и, когда уже закрывала ворота загона, увидела, что во двор входит ее соседка Риханбуви. Женщины поздоровались, и Риханбуви сказала:
- Вы ведь знаете дочь моей тети, что в Верхнем селе живет?
- Жену Шавдуна, Зорабуви?
- Да. Так вот, она умерла сегодня утром.
Гюли высоко подняв руки, провела ими по лицу.
- Она болела?
- Осенью работала под дождем на хлопке, простудилась. Все жаловалась на боли в боку. От этого и померла. Ей всего-то был двадцать один год. Два сыночка остались. Зашла, чтобы сказать вам, – утирая глаза платком, Риханбуви заспешила прочь.
Гюли проводила соседку до ворот и пошла в дом, сокрушенно качая головой. Горе приходит и в жару, и в холод.
Тетушка Аджяр, услышав эту печальную весть, запричитала:
- Теперь все заботы свалятся на голову старой матери Зорабуви. Ах, она бедняжка! Оба сына ее ушли в Китай, а Зайнапхан осталась здесь из-за дочери. Как она на старости лет перенесет эту беду?
Не могут односельчане усидеть дома, если к одному из них пришла беда. И сегодня, несмотря на сильный мороз, тетушка Аджяр, Майсимям и Гюли пришли в дом Шавдуна. Во дворе голосили женщины. Стоящие рядом мужчины посинели от холода. Один из старейших в селе, Махмут-ака, велел разжечь костер. Костер разгорелся и мужчины стали греться у огня.
Женщины прошли в дом, поздоровались, подошли к тетушке Зайнапхан и по очереди обняли ее. Бабушка Аджяр, прижав к себе рыдающую подругу, гладила ее по голове и ласково успокаивала.
- Подруга, все равно плачем ничего назад не вернешь, сами вы едва стоите на ногах, пожалейте себя.
- Не хотела дочь бросать, ради нее сыновей потеряла, – тоненько заголосила Зайнапхан. – Думала, это она меня красиво проводит… А она ушла совсем молодой! Лучше бы она меня сейчас оплакивала!
Когда сидевшая на почетном месте бабушка подняла руки для молитвы, тетушка Зайнапхан замолчала. После молитвы разговор возобновился.
- Я ее в поле не пускала, – качая головой, жаловалась старушка-мать. – А Шавдун, как заделался бригадиром, так и стал ее выгонять на работу. В поле, по грязи и холоду, кизим и простудилась. Три месяца у нее в боку кололо, а сегодня, вот, положили мою голубушку на середину комнаты.
И снова послышался горький плач Зайнапхан. Тетушка Аджяр все повторяла:
- Зайнапхан, успокойтесь. Для смерти все равно, молодой человек или старый. Судьба у нас, видно, такая – бояться и плакать.
Бабушка Аджяр поправила платок на голове подруги, пригладив ее седые волосы. Сидевшие в комнате женщины с жалостью смотрели на старую мать.
Мужчины, несмотря промерзшую землю, выкопали могилу. Женщины обмыли и причесали Зорабуви. И предали земле еще одно дитя Аллаха.
По дороге домой Майсимям, тяжело вздохнув, сказала соседкам:
- Неужели в этом мире нам осталось только плакать да умирать?
Женщины шли и говорили о том, что двое детей Зорабуви остались сиротами. Еще они понимали, что виноват в ее смерти собственный муж – Шавдун. Но произнести это вслух не решались.
Устав от зимних холодов, колхозники с нетерпением ждали прихода теплых дней. С началом весны мир, всю зиму спавший под снежным покровом, пробудился. Зазеленели и зацвели сады. В чистом небе ослепительно засияло солнце. По утрам крики петухов, лай собак, ржанье ишаков, трели птиц – все возвещало о приходе весны. Когда природа возрождается и хорошеет, на душе становится легче. Зима словно забрала с собой все горести и печали, а весна приготовила радостные перемены.
Курван-ака и его товарищи окончили учебу в Талгаре и благополучно вернулись в родное село. Потом отправились в Жаркент за тракторами. Под вечер сидевшие на пнях старики увидели два трактора, которые с грохотом приближались к селу, поднимая тучи пыли. Они вскочили со своих мест, восклицая: «О, Аллах!».
Шутник Махсум закричал:
- Эй, люди! Железные трактора идут! Бегите по домам, а то всех раздавят!
Поверив словам Махсума, маленькие дети и старики разбежались по домам. Турсун и Турган, увидев отца за рулем трактора, бросились навстречу.
- Отец, отец едет!
Когда начали пахать тракторами землю, сбежались все, от мала до велика. С восторженным удивлением смотрели сельчане на это чудо. Вот так, по-новому, радостно начались весенние работы в том году.
Каждое утро женщины, с кетменями на плечах, шли в поле рыть главный арык. Майсимям, вылечившись от сонной болезни, поступила на работу в детский сад. Гюли на работу в колхоз не брали. Считалась она женой «врага народа».
- Если я не буду работать в колхозе, как я прокормлю своих детей? – говорила несчастная женщина в правлении.
Председатель колхоза, Имяр-ака, сухо отвечал:
- Я вам не могу дать работу. Это приказ сверху.
Расстроенная Гюли посеяла в огороде овощи, а вокруг беседки, построенной Таиром, они с дочерями посадила тыквянки и вьющиеся цветы. Когда-то в этой уютной беседке вся семья душевно беседовали за едой. При вспоминании о счастливом времени глаза ее наполнились слезами.
В один солнечный весенний день почтальон Масим-ака, верхом на старенькой вороной лошади, подъехал к ее дому и позвал: «Гюли! Эй, Гюли!»
Гюли вышла из глубины сада и, увидев его, замерла. Она так долго этого ждала! Поздоровавшись с Масим-ака, спросила, задыхаясь от радости:
- Нам письмо?
Масим-ака вынул из ветхой тряпичной сумки письмо.
- От Таира.
Гюли схватила конверт и с бешено бьющимся сердцем вбежала в дом. Достала тоненький листок и начала читать.
«Здравствуйте, мои самые дорогие и любимые! Как вы поживаете? Если вы живы-здоровы, то я счастлив. Гюли, милая, надеюсь, ты родила благополучно? Каждый день думаю о тебе и детях. Знаю, что тебе трудно, но ты вспоминай меня – и станет легче. Даст Аллах, мы свидимся. Тяжело мне было расстаться с родными местами. Вместе с другими политзаключенными я прибыл в Сибирь. В этих местах сильные холода, снегу по колено, а вокруг бесконечная тайга. С утра до вечера валим лес. Работа очень тяжелая, но ничего не поделаешь. От судьбы не уйдешь. Но ради встречи с вами я все вынесу и выживу…»
Гюли жадно вчитывалась. Когда закончила, плечи ее задрожали от рыданий. Она прижала письмо к груди. В дом вошли тетушка Аджяр с девочками. Взглянув на письмо и на Гюли, тетушка встревоженно спросила:
- Доченька, видать, получила дурную весть?
Гюли едва слышно промолвила:
- От Таира письмо пришло, – и снова разрыдалась.
Селимям спросила нетерпеливо:
- Мама, когда же приедет папа?
Гюли заново вслух стала читать письмо.
Когда она закончила, тетушка сказала ласково:
- Вот и хорошо. Таир жив и работает вместе с другими. Это – испытание. Потерпи. И на нашей улице будет праздник.
Прошло шесть месяцев с момента ареста Таира. В один из дней Гюли почему-то начала волноваться, словно предчувствуя беду: все валилось из рук.
Пришла корова с пастбища, они зажгли в доме лампу. И тут в дверь громко постучали. Вошли двое в форме. Они сурово спросили:
- Женой Хусаинова Таира вы будете?
У Гюли затряслись руки и ноги.
- Да, я, – прошептала она, почему-то, виновато.
Один из военных, держа бумагу перед глазами, стал громко читать:
«Семье врага народа жить на границе не разрешается. Вам надлежит переселиться в течение двадцати четырех часов, или будете арестованы». Закончив читать, он вручил бумагу Гюли.
- Будьте готовы. Завтра придет машина. Вместе с вами из этого села она заберет в Чилик еще две семьи.
- Куда я поеду с тремя детьми? В чем наша вина? – потрясенная, женщина перевела взгляд с военных на тетушку.
Тетушка Аджяр, дождавшись ухода страшных гостей, стала со слезами проклинать всех и вся. Но глаза Гюли были сухими.
- Тетушка, надеюсь, нас в Чилике не задержат надолго. Ты живи в этом доме, дети моей сестры рядом и помогут тебе. Мне же придется уехать, – сказала она и начала собирать одежду.
Тетушка, всхлипывая, стала помогать Гюли. Вскоре появилась Майсимям, до которой дошла страшная весть. Она принесла кое-какие продукты. Прижав к себе сестру, Майсимям зарыдала. Из Гюли не вытекло ни слезинки.
- Сестра, не плачь, не одна я еду. Из нашего села уезжают три семьи.
Узнав о новой напасти, пришли друзья: Мерванам и Джелил, Адил и Мариям, Кудрят и Зайнапхан. Гюли и перед ними не пролила слез.
- С вами поедут семьи руководителей, которых арестовали в декабре. Они тоже «враги народа», – сказал Адил.
Кудрят гневно воскликнул:
- Что за времена настали?! Возможно, партийные работники или руководители провинились, но при чем тут дехкане? Мы только и знаем, что кетменем землю долбить. Просто сердце кровью обливается!
Друзья, узнав, что пришло письмо от Таира, стали расспрашивать Гюли. Она чуть не расплакалась, рассказывая о том, что написал муж.
- Должны же наступить, наконец, хорошие времена. Когда-нибудь мы снова будем петь и смеяться. А пока надо бороться за жизнь, – вздохнул Адил.
- Гюли, там, куда вы едете, никто вам не обрадуется. Мы желаем вам найти работу, вырастить детей и благополучно вернуться в родные места, – добавил Кудрят.
Подруги только сидели и плакали.
Наконец, друзья, оставив продукты, попрощались и разошлись. Майсимям вновь и вновь целовала Гюли, ее дочерей и Ядикара. Ушла она вся в слезах.
С восходом солнца три семьи – двенадцать детей и четыре женщины – погрузились в кузов грузовика и поехали в сторону Чилика. Проводить их не вышел ни один человек…
* * *
Я замолчала. В уши ворвался рокот самолета. Рус, слушавшая меня с полуприкрытыми глазами, словно очнулась. Выпрямилась в кресле, вздохнула.
- Чем же дети виноваты? Безвинные жертвы политики.
Стюардесса подошла к их креслам узнать, не нужно ли чего. Но мы были все еще погружены в то далекое время. Я вспоминала прошедшие годы. Рус старалась понять боль и страх незнакомых ей людей.
После паузы я вопросительно взглянула на Рус.
- Да, – кивнула Рус. – Я готова слушать продолжение.
Friday, November 19, 2010
Завещание Матери: Глава 2
Весеннее прощание
Пришел месяц май. В нашем селе расцвели яблони и абрикосы. Воздух наполнился сладким ароматом. Трава после весенних дождей взошла высокая, ярко-зеленая. В одну из ночей меня разбудила гроза: после раскатов грома и яростных вспышек молний на землю обрушился ливень. И сразу зазвонил телефон. Мое сердце тревожно забилось. Я поднесла трубку к уху и услышала: «Мехрибан, Гюли-ана умерла». Дурная весть пришла с рассветом. Часы показывали половину шестого, но я знала, что заснуть уже не смогу. Я подошла к окну, прижалась лбом к холодному стеклу. Известие меня потрясло. Смерть рано или поздно приходит к каждому. Но я надеялась, что Гюли-ана и на этот раз справится с болезнью. Что ж я застыла? Надо идти, облегчить горе соседям.
Поспешно одевшись, я вышла на улицу. Сады и дома были омыты дождем, все дышало свежестью. Но от этого на душе стало только тяжелее. В груди заныло от чувства утраты.
На улице, где жила Гюли-ана, уже толпились люди. Во дворе на длинных скамьях сидели старейшины. Звуки плача и причитаний еще больше согнули мои плечи. Ядикар не сдерживал рыданий: «Мама, ты нас вырастила, всю жизнь нам отдала! Зачем так рано ушла, мама?! Прости меня, мама!» Внуки, с белыми, как у отца, повязками на поясе, тоже причитали: «Мома, золотая наша, родная! Бабушка милая! Без тебя мы остались!»
Соседи вокруг не сдерживали слез. Гюли-ана знали и уважали не только в нашем селе, поэтому вскоре двор и улица заполнились людьми. Смерть заставляет нас почувствовать свою уязвимость. Когда кто-то безвозвратно уходит, мы стараемся быть ближе друг к другу.
Я вошла во внутреннюю комнату, к женщинам. Их головы были покрыты белыми траурными платками. Едва успела поздороваться, как мои двоюродные сестры, Селимям и Саниям, устремились ко мне. Обняв друг друга, мы заплакали. Сестры причитали одна за другой:
- Ах, мамочка! Всю жизнь ты работала! И летом, и в стужу, и в огороде, и дома! Нас вырастила-выкормила! Внуков нянчила, жить хотела! Не увидишь ты свадьбы внуков своих! Не порадуешься хорошей жизни, родная наша ана, бесценная!»
Жена нашего имама, Аппак-ана , сидя на корпя в центре комнаты, сказала:
- Успокойтесь, доченьки, возьмите себя в руки. Этот мир ни для кого не вечен. Все мы уйдем этой дорогой. Аллах сказал, и да будет так: дитя будет причитать по матери, но не наоборот. Да охранит нас небо от плача матери, которая плачет над своим ребенком! Вскоре появились родственники из села Пиджим. Соседи, мои сестры и их подруги вновь запричитали и зарыдали. Пусть этот плач доходит до небес, пусть помогает душе найти правильную тропку к Всевышнему.
- Эй, на кладбище все готово. Кто войдет для обмывания покойной? – как только прозвучали эти слова, плач прекратился.
- Мама желала, чтобы в последний раз ее обмыли подруги Мерван, Мариям и Зайнап. А Сепиям-хада пусть подает и льет воду, – ответила Селимям.
Женщины, чьи имена были оглашены, вышли во двор и совершили омовение. Потом, сидя в отдельной комнате, сшили из белой материи одеяние для покойной. Самая старшая среди них, тетушка Мерван-ада, все приготовленное завернула в белую ткань.
- Идемте, скажем «Бисмилла! », умоем и причешем нашу подругу в последний путь. Красиво попрощаемся с ней, – сказала она и зашла в комнату, где лежала Гюли.
Принесли два ведра теплой воды и ковшик – капак чумуш . После обмывания тела усопшей, ее одели в сорочку, прибрали волосы, укутали в белое. Дети, родственники и близкие вошли попрощаться. Мать изменилась: глазницы углубились, все черты обострились, лицо ее вдруг сделалось маленьким.
Прошептав прощальные слова: «Матушка, и да будет раем то место, где вы ляжете!», – мы тихо вышли.
Мужчины, мягко подняв обернутое тело, положили его во дворе в таут – закрытые носилки. Прозвучала молитва, и Гюли понесли на кладбище. Плач усилился. Женщины проводили процессию до ворот, потом вымыли руки и вернулись в дом. Глядела я на притихшие комнаты, и ком стоял в моей груди. Опять прошла волна плача и горестных причитаний. Старшая дочь, Селимям, как положено по обычаю, поднялась и спросила:
- Родные мои, каким человеком была моя мама?
Мерван-ана ответила:
- Гюли была очень хорошей женщиной. Никого не обижала, мягкая, скромная, трудолюбивая. В селе ее очень уважали. Сколько мы с ней вместе выстрадали! – старушка разрыдалась.
И это было правдой. Гюли-ана была одной из старейших среди нас. Теперь старожилов в нашем селе можно пересчитать по пальцам, как фасоль в супе.
И тут Зайнап-ана сказала:
- Селимям, хватит плакать, доченька, успокойся. Давайте выберем женщин, которые будут работать у казана, и тех, кто будет жить в доме в течение семи дней ! – и она потуже завязала платок на голове.
- Джаням и Халидам, мама вас очень ценила и любила, сможете вы у казана семь дней поработать? – обратилась Селимям к соседкам.
- Конечно, мы выполним желание твоей матери, – соседки, закатав рукава, направились к очагу.
Матушка Зайнапхан, поглаживая больные колени, сказала:
- А я буду семь дней готовить жит (поминальные лепешки).
Селимям обратилась к остальным:
- Мамины подруги, родственницы, старейшины общества, кто сможет, побудьте у нас семь дней.
Молодые соседки, вздыхая, отказывались: нет возможности оставить на неделю работу, дом, скот. Старые тоже сокрушались: как бросить внуков, за которыми они присматривают? В наши дни свободное время – великая ценность.
Между тем, в комнату вошла Джаням. В руках у нее был поднос, на котором красивой горкой лежали свежеиспеченные лепешки из тоно. Джаням подходила к каждой женщине и повторяла: «Берите лепешки, они были вознесены над головой усопшей матери». Когда женщины, взяв по половине лепешки, расселись по местам, вошла Халидам. На ее подносе лежали завернутый в газетную бумагу чай и иголки с ниткой. Она подходила к старшим женщинам со словами: «Возьмите горсточку чая и иглу с ниткой». Старшие, выполнив ее просьбу, обратились к молодым: «И вы возьмите, а завтра, читая намаз, помяните Гюли-ана». Так каждая из женщин взяла по горсточке чая, иглу с ниткой и завернула эти дары в платок с куском лепешки.
- Почему после усопшей раздают лепешки и чай? – спросила молодая женщина у бабушки Зайнапхан.
- Когда соседи берут в долг хлеб, чай или иголку с ниткой и не успевают вернуть их при жизни, то в последний день родственники раздают это все, чтобы душа успошей была свободна от долгов. Это наш старинный обычай, доченька.
Заметив, что кое-кто из старших собирается уходить, Селимям встала и сказала дрожащим голосом:
- Родные мои, за то, что вы пришли, чтобы проводить в последний путь мою ана, всем вам большое спасибо.
Аппак-ана, исполненная сочувствия, ответила:
- Вы – достойные дети. Красиво проводили свою мать. Всем остальным желаю здоровья. Я прочитаю молитву.
Все, сидевшие в комнате, воздели руки и провели ладонями по лицу.
После молитвы Аппак-ана продолжила:
- Селимям, я себя неважно чувствую. Позволь мне вернуться домой. А на седьмой день я приду, чтобы опять помолиться с вами, – и пожилая женщина поднялась.
По нашему обычаю родственники умершей не могут выходить из дома, поэтому Селимям-хада попросила одну из девушек проводить Аппак-ана и посадить ее в машину.
Матушка Зайнапхан поднялась, взяла кувшин для омовения и удалилась в сад.
Потом, зайдя в чайхану, она наполнила мукой большую миску, положила в пиалу немножко соли и, растворив ее в холодной воде, вылила воду в муку и стала месить тесто для жита. Наблюдавшая за всеми движениями старушки девятилетняя Гунчам спросила:
- Мома, ты для чего делаешь жит?
- Эти лепешки жарят, поминая усопших и молясь за них.
- Апай, а давай я тебе помогу?
- Нет, доченька, ты просто смотри. Тебе тоже когда-то придется делать жит.
Пока Зайнапхан-ана жарила тончайшие лепешки, Мерванам-ана, выйдя во двор, наказала двум молодым женщинам:
- Доченьки, к приходу мужчин поставьте в одну комнату столик, расстелите скатерть. Как только Зайнапхан закончит готовить жит, пусть принесет и разложит всё на столике.
В комнате стало жарко. Мы с соседкой Пашахан вышли во двор. Я посмотрела на дом, в котором хозяйкой долгие годы была Гюли-ана. На одной его стороне размещался длинный навес, увитый виноградом. На молодых побегах уже появилась нежная зелень. С другой стороны возвышалась чайхана, украшенная резным цветочным узором. В одном углу чайханы на высокой полке стояли два казана, начищенные до блеска. Не зря сельчане говорят, что у Ядикара золотые руки. Двор у него опрятный и красивый. Гюли-ана посадила вокруг чайханы розовые кусты. Набухшие бутоны сверкали росой. Теперь все лето благоухание роз будет наполнять двор. Последний привет от матери. Гюли-ана работала, не покладая рук. Жила с детьми не хуже других. И дети выросли трудолюбивыми и честными.
Чуть скрипнула калитка: мужчины вернулись с кладбища. Ядикар шел впереди. Он выглядел постаревшим. Остановился перед входом в дом.
- Вот я и передал свою ана Аллаху. Двор без тебя осиротел, моя добрая мама, мое счастье, моя советчица…
К рыданиям Ядикара присоединились голоса его сестер. Женщины вышли из комнат. Двор вновь наполнился плачем, даже мужчины не могли сдержать слез. Мать для всех нас – человек самый дорогой, незаменимый. Ради счастья своих детей готова пережить все. Не выставляет напоказ свои переживания, не сетует на трудности. Велико горе детей, когда мать покидает этот мир.
Плач утих, и мужчин пригласили в приготовленную для них комнату. Жит был освящен молитвой из Корана, и все помолились за Гюли-ана. Чаепитие проходило в молчании.
Когда кончили пить чай, Ядикар сказал:
- Мулла, отец, прошу вас помолиться за мать.
- Хорошо, сынок, просьбу твою исполню, буду читать в течение сорока дней, –ответил он.
Помолившись, все поднялись из-за стола, стали прощаться и расходиться. В доме остались подруги, сватьи и близкие соседки, которые были назначены на семь дней поминать Гюли-ана. Тихо беседовали мы, иногда приглушая голос до шепота. В моменты печали привычный мир кажется иным. Глаза смотрят зорче, чувства обостряются. Вечером, когда пришло время трапезы, Джаням и Халидам занесли в зал длинные низкие столы и сказали женщинам:
- Мерванам-ана принесли вам суюк аш .
Они разлили суп по пиалам и поставили их перед каждой женщиной, потом разломали на куски большую лепешку, испеченную в тандыре, и выложили ее на стол. Мужчины расположились в чайхане. Им тоже подали по пиале суюк аша. После трапезы стали разносить аткян-чай . За чаем велись неспешные беседы. Затем женщины бесшумно убрали посуду со столов.
После чаепития самые уважаемые женщины, сидевшие на почетных местах, вежливо передавали друг другу право прочесть молитву. Это входило в поминальную церемонию.
Наконец, Мариям-ана, обратившись к Пашахан и Меманхан, сказала:
- Доченьки, да не запятнаются ваши руки! Такую вкусную еду приготовили! Спасибо вам, – и старейшая подняла руки для молитвы.
По уйгурским обычаям в день смерти в доме, где это случилось, родные не готовят ничего: еду и чай приносят подруги и соседи. И это продолжается в течение семи дней. Две женщины, избранные работать у казана, неделю готовят еду, моют посуду и делают другую работу по кухне. Они же ставят кушанья перед теми, кто остался на семь дней. На исходе седьмого дня тем, кто обмывал тело усопшей, в знак благодарности отдают лучшие одежды покойной. А соседкам, которые семь дней работали у казана, дают по одному корпя или одеялу, по куску туалетного мыла, а также скатерти, ложки, маленькие пиалы и одну большую, полную риса. Большие события всегда обрастают маленькими привычными делами. И это помогает затянуться сердечной ране. Жизнь все время толкает нас вперед.
***
Не успели мы оглянуться, как пришла пора готовиться к проведению семидневного назыра – поминок Гюли-ана. В уйгурских селах для таких случаев заранее собирают с каждого дома деньги, на которые покупают большой казан, двести подносов, ложки, тарелки, пиалы, скатерти, скамьи. Этой утварью пользуются всем селом для назыров, свадеб и других больших событий. А по окончании торжества общинные принадлежности моют, убирают и хранят до следующего случая.
Утром во двор Ядикара принесли столы и скамейки, расставили их под виноградом в два ряда. Столы накрыли скатертью. На одной стороне двора мужчины резали скот, на другой – женщины чистили морковь. Трудились и родственники, и соседи, и друзья. Джаням и Халидам вместе с пришедшими женщинами десять раз выпекали лепешки в тандыре и раскладывали их на столах. Когда смотришь на людей, которые бросили свои домашние дела ради того, чтобы поддержать семью, которую постигло горе, душа радуется. Простые люди дружны и отзывчивы.
За два дня до этого Ядикар отправился к известному в нашем селе повару Низамдуну, всегда готовому помочь, будь то свадьба или поминки.
- Ака , приготовьте поминальный плов в честь моей матери. Завтра мы забьем здорового бычка – приходите посмотреть. Если потребуется, то зарежем еще и барана.
- Брат, не беспокойся, я приду и все проверю, – пообещал повар.
За день до назыра Низамдун пришел сварить мясо бычка. Подошел к нарезанной моркови, на глаз оценил ее количество. Взял пригоршню риса и, осмотрев его, высыпал обратно в мешок. Лишь после этого присел выпить с остальными пиалу бульона.
И вот, день назыра наступил. Низамдун с раннего утра принялся готовить плов в двух больших казанах. По его расчетам на каждого человека приходилось около ста граммов риса, пятидесяти граммов мяса, восьмидесяти граммов моркови, тридцати граммов масла, тридцати граммов лука и разных приправ. Обычно, прежде чем начать готовить плов, Низамдун хорошо накалит масло, добавит мясо, поджарит вместе с ним лук и морковь. Оценив сорт риса, нальет на глаз воду в казан и вскипятит ее, а в это время вымоет тщательно рис в теплой воде. Наконец, поместит рис в казан поверх мяса и овощей и зальет его кипятком. Рецепт обычный, но у Низамдуна плов получается особенно вкусный. Все с удовольствием его едят, да повара нахваливают.
К полудню во дворе собралось более трехсот мужчин. После омовения рук они заняли свои места. Мулла прочитал молитву и освятил жит. Женщины подали чай, а следом стали разносить дымящийся плов. Мужчины ели неторопливо, были серьезны, негромко разговаривали между собой. День был солнечный и тихий.
К двум часам пополудни мужчины разошлись. Настала очередь женщин. После омовения рук самые старшие прошли в доме, а молодые расселись под навесом. И опять вначале принесли син-чай в пиалах, а после того, как они освободились, подали аппетитно благоухающий плов на глубоких подносах – таваках. И сразу стали разносить аткян-чай со сливками.
День клонился к закату. Поминальная трапеза закончилась, со столов убрали посуду. Помолились. Жена Ядикара, Хушням, и его сестры, Селимям и Саниям, внесли в комнату четыре узла с одеждой и положили перед Мерван-ана, Зайнапхан-ана, Мариям-ана, которые обмывали тело покойной, и перед Сепиям-ана, лившей воду. Дочери опять всплакнули и обратились к женщинам-помощницам:
- Примите эти мамины вещи на память и не обижайтесь, если что не так.
Хушням повернулась Джаням и Халидам.
- Соседки, вы так хорошо поработали у казана все эти семь дней, спасибо, – сказала она, а Селимям и Саниям положили перед ними все, что приготовили.
Но жещины стали отказываться.
- Нет, нет, что это вы делаете? Мы близкие соседи, можно сказать, родственники. И помогали вам из уважения к вашей матушке.
Сидевшая в центре на почетном месте Аппак-ана, сказала:
- Селимям, Саниям! Вы хорошо смотрели за Гюли, ухаживали за ней, возили к докторам! Но ничего не поделаешь: пребывание на этой земле кончается. У каждого свой день и час. Ядикар – достойный сын, он проводил красиво свою мать. Пусть место, где легла Гюли, будет пухом, и успокоится ее душа! Будьте все здоровы! Пусть не погаснет свеча вашего рода, которую зажгла ваша мать. – После этих слов Аппак-ана воздела руки для прочтения молитвы и вместе с ней поднесли ладони к лицам остальные.
Следом заговорила Зайнапхан-ана.
- Джаням, Халидам! Живите долго! Спасибо вам, добрые соседки. Помолимся за ваше благополучие!
Все подняли руки к лицам.
Закончился семидневный назыр по покойной Гюли-ана, и родственники разъехались. Соседи забрали с собой сестер Селимям и Саниям, чтобы развезти их по домам. Хушням с дочерьми принялись за уборку. Когда все было прибрано, Ядикар вошел в комнату матери. Поглядел на пустую постель – защемило сердце. Он опять заплакал навзрыд. К Ядикару подошел сын и, взглянув на бабушкину кровать, спросил:
- Папа, почему бабушка умерла? Бабушкины подруги тоже болели, а потом выздоровели. Почему моя бабушка не поправилась?
Таиржан рухнул на кровать и заплакал.
Ядикар растерялся, не зная, что ответить шестилетнему сыну. Он погладил его по голове, вытер слезы и сказал:
- Не плачь! Бабушка не любила, когда вы плачете. Завтра отведу вас к мома.
Малыш поднял глаза на отца:
- Я так любил спать с мома, она мне много сказок рассказывала. Теперь кто мне расскажет сказки? – он обнял отца.
- Твоя бабушка на небесах, и нас оттуда видит. Если хочешь радовать ее, будь хорошим джигитом и помни ее наставления.
Назавтра Ядикар, как и обещал, взял жену, сына и дочерей Унчям и Гунчам на кладбище. Унчям сделала букет из бабушкиных любимых пионов и поставила его в банку с водой. Кладбище лежало в низине, под горой. Семья подошла к ровно утрамбованной кетменем могиле и застыла. Ядикар, присев на корточки, помолился. Все прошептали слово «аминь», провели руками по лицу. Унчям поставила на могилу свой букет.
Маленький Таиржан впервые оказался на кладбище. Он разглядывал холмик, возвышавшийся над могилой бабушки. Он не подозревал, сколько страданий и горя выпало на ее долю, до того как ее опустили в черную землю.
х х х
- Откуда малышам знать о таких бабушках и матерях, как Гюли-ана? Только из книг, – прервав рассказ, заметила я. – Вот почему написана эта книга.
Рус кивнула, соглашаясь с моими словами. Самолет гудел. Он пытался обогнать закат, но крыло уже было окрашено розовыми лучами. Я посмотрела на Рус.
- Не знаю, слышали вы о том, что у нас творилось в 1930-е годы. Много десятилетий правда скрывалась. Почти вся история тех лет состоит из «белых пятен». А я рассказала о них со слов очевидцев многих событий того времени. Они помнили, как мужчин объявляли «врагами народа», бросали в тюрьмы, пытали. Их жены и матери, оставшиеся дома с детьми, страдали не меньше: их насильно переселяли в чужие края. И матери держались героически ради спасения детей. Все они до последнего надеялись, что мужья вернутся. У нас в селе происходило то же, что и по всей стране.
- А как село ваше называется? – полюбопытствовала Рус.
- Село Большой Чиган. Древний Шелковый путь разделил его на Верхний и Нижний поселки. Раньше там было не больше пятидесяти семей, но постепенно село разрослось. Вместо глинобитных хижин появились современные добротные дома. Народ стал лучше жить. Если раньше у нас была только старенькая начальная школа, то сейчас красуется трехэтажная десятилетка. Классы в ней светлые, есть спортивный и актовый залы. Улицы заасфальтированы, повсюду цветы. Вообще-то, сейчас Большой Чиган для многих – счастливое место. Что не изменилось в нашем селе, так это трудолюбие жителей. Они остаются тружениками, любят и понимают землю. А я хочу, чтобы они еще знали и понимали нашу историю. Поэтому героиня моей книги – моя односельчанка Гюли-ана.
- Это ее смерть подтолкнула вас начать писать?
- Не только. О репрессиях долгое время не то что писать, говорить запрещалось. Десятилетия спустя архивные документы рассекретили, открылась правда. Времена изменились. И я решила через судьбу обычной уйгурской семьи показать страдания многих тысяч людей.
- Значит, сейчас я услышу самое начало вашей истории? – Рус проигнорировала поднос с напитками, предложенный бортпроводницей, я же взяла стакан воды.
- Если вы не устали, – я улыбнулась попутчице, – то я продолжу.
Пришел месяц май. В нашем селе расцвели яблони и абрикосы. Воздух наполнился сладким ароматом. Трава после весенних дождей взошла высокая, ярко-зеленая. В одну из ночей меня разбудила гроза: после раскатов грома и яростных вспышек молний на землю обрушился ливень. И сразу зазвонил телефон. Мое сердце тревожно забилось. Я поднесла трубку к уху и услышала: «Мехрибан, Гюли-ана умерла». Дурная весть пришла с рассветом. Часы показывали половину шестого, но я знала, что заснуть уже не смогу. Я подошла к окну, прижалась лбом к холодному стеклу. Известие меня потрясло. Смерть рано или поздно приходит к каждому. Но я надеялась, что Гюли-ана и на этот раз справится с болезнью. Что ж я застыла? Надо идти, облегчить горе соседям.
Поспешно одевшись, я вышла на улицу. Сады и дома были омыты дождем, все дышало свежестью. Но от этого на душе стало только тяжелее. В груди заныло от чувства утраты.
На улице, где жила Гюли-ана, уже толпились люди. Во дворе на длинных скамьях сидели старейшины. Звуки плача и причитаний еще больше согнули мои плечи. Ядикар не сдерживал рыданий: «Мама, ты нас вырастила, всю жизнь нам отдала! Зачем так рано ушла, мама?! Прости меня, мама!» Внуки, с белыми, как у отца, повязками на поясе, тоже причитали: «Мома, золотая наша, родная! Бабушка милая! Без тебя мы остались!»
Соседи вокруг не сдерживали слез. Гюли-ана знали и уважали не только в нашем селе, поэтому вскоре двор и улица заполнились людьми. Смерть заставляет нас почувствовать свою уязвимость. Когда кто-то безвозвратно уходит, мы стараемся быть ближе друг к другу.
Я вошла во внутреннюю комнату, к женщинам. Их головы были покрыты белыми траурными платками. Едва успела поздороваться, как мои двоюродные сестры, Селимям и Саниям, устремились ко мне. Обняв друг друга, мы заплакали. Сестры причитали одна за другой:
- Ах, мамочка! Всю жизнь ты работала! И летом, и в стужу, и в огороде, и дома! Нас вырастила-выкормила! Внуков нянчила, жить хотела! Не увидишь ты свадьбы внуков своих! Не порадуешься хорошей жизни, родная наша ана, бесценная!»
Жена нашего имама, Аппак-ана , сидя на корпя в центре комнаты, сказала:
- Успокойтесь, доченьки, возьмите себя в руки. Этот мир ни для кого не вечен. Все мы уйдем этой дорогой. Аллах сказал, и да будет так: дитя будет причитать по матери, но не наоборот. Да охранит нас небо от плача матери, которая плачет над своим ребенком! Вскоре появились родственники из села Пиджим. Соседи, мои сестры и их подруги вновь запричитали и зарыдали. Пусть этот плач доходит до небес, пусть помогает душе найти правильную тропку к Всевышнему.
- Эй, на кладбище все готово. Кто войдет для обмывания покойной? – как только прозвучали эти слова, плач прекратился.
- Мама желала, чтобы в последний раз ее обмыли подруги Мерван, Мариям и Зайнап. А Сепиям-хада пусть подает и льет воду, – ответила Селимям.
Женщины, чьи имена были оглашены, вышли во двор и совершили омовение. Потом, сидя в отдельной комнате, сшили из белой материи одеяние для покойной. Самая старшая среди них, тетушка Мерван-ада, все приготовленное завернула в белую ткань.
- Идемте, скажем «Бисмилла! », умоем и причешем нашу подругу в последний путь. Красиво попрощаемся с ней, – сказала она и зашла в комнату, где лежала Гюли.
Принесли два ведра теплой воды и ковшик – капак чумуш . После обмывания тела усопшей, ее одели в сорочку, прибрали волосы, укутали в белое. Дети, родственники и близкие вошли попрощаться. Мать изменилась: глазницы углубились, все черты обострились, лицо ее вдруг сделалось маленьким.
Прошептав прощальные слова: «Матушка, и да будет раем то место, где вы ляжете!», – мы тихо вышли.
Мужчины, мягко подняв обернутое тело, положили его во дворе в таут – закрытые носилки. Прозвучала молитва, и Гюли понесли на кладбище. Плач усилился. Женщины проводили процессию до ворот, потом вымыли руки и вернулись в дом. Глядела я на притихшие комнаты, и ком стоял в моей груди. Опять прошла волна плача и горестных причитаний. Старшая дочь, Селимям, как положено по обычаю, поднялась и спросила:
- Родные мои, каким человеком была моя мама?
Мерван-ана ответила:
- Гюли была очень хорошей женщиной. Никого не обижала, мягкая, скромная, трудолюбивая. В селе ее очень уважали. Сколько мы с ней вместе выстрадали! – старушка разрыдалась.
И это было правдой. Гюли-ана была одной из старейших среди нас. Теперь старожилов в нашем селе можно пересчитать по пальцам, как фасоль в супе.
И тут Зайнап-ана сказала:
- Селимям, хватит плакать, доченька, успокойся. Давайте выберем женщин, которые будут работать у казана, и тех, кто будет жить в доме в течение семи дней ! – и она потуже завязала платок на голове.
- Джаням и Халидам, мама вас очень ценила и любила, сможете вы у казана семь дней поработать? – обратилась Селимям к соседкам.
- Конечно, мы выполним желание твоей матери, – соседки, закатав рукава, направились к очагу.
Матушка Зайнапхан, поглаживая больные колени, сказала:
- А я буду семь дней готовить жит (поминальные лепешки).
Селимям обратилась к остальным:
- Мамины подруги, родственницы, старейшины общества, кто сможет, побудьте у нас семь дней.
Молодые соседки, вздыхая, отказывались: нет возможности оставить на неделю работу, дом, скот. Старые тоже сокрушались: как бросить внуков, за которыми они присматривают? В наши дни свободное время – великая ценность.
Между тем, в комнату вошла Джаням. В руках у нее был поднос, на котором красивой горкой лежали свежеиспеченные лепешки из тоно. Джаням подходила к каждой женщине и повторяла: «Берите лепешки, они были вознесены над головой усопшей матери». Когда женщины, взяв по половине лепешки, расселись по местам, вошла Халидам. На ее подносе лежали завернутый в газетную бумагу чай и иголки с ниткой. Она подходила к старшим женщинам со словами: «Возьмите горсточку чая и иглу с ниткой». Старшие, выполнив ее просьбу, обратились к молодым: «И вы возьмите, а завтра, читая намаз, помяните Гюли-ана». Так каждая из женщин взяла по горсточке чая, иглу с ниткой и завернула эти дары в платок с куском лепешки.
- Почему после усопшей раздают лепешки и чай? – спросила молодая женщина у бабушки Зайнапхан.
- Когда соседи берут в долг хлеб, чай или иголку с ниткой и не успевают вернуть их при жизни, то в последний день родственники раздают это все, чтобы душа успошей была свободна от долгов. Это наш старинный обычай, доченька.
Заметив, что кое-кто из старших собирается уходить, Селимям встала и сказала дрожащим голосом:
- Родные мои, за то, что вы пришли, чтобы проводить в последний путь мою ана, всем вам большое спасибо.
Аппак-ана, исполненная сочувствия, ответила:
- Вы – достойные дети. Красиво проводили свою мать. Всем остальным желаю здоровья. Я прочитаю молитву.
Все, сидевшие в комнате, воздели руки и провели ладонями по лицу.
После молитвы Аппак-ана продолжила:
- Селимям, я себя неважно чувствую. Позволь мне вернуться домой. А на седьмой день я приду, чтобы опять помолиться с вами, – и пожилая женщина поднялась.
По нашему обычаю родственники умершей не могут выходить из дома, поэтому Селимям-хада попросила одну из девушек проводить Аппак-ана и посадить ее в машину.
Матушка Зайнапхан поднялась, взяла кувшин для омовения и удалилась в сад.
Потом, зайдя в чайхану, она наполнила мукой большую миску, положила в пиалу немножко соли и, растворив ее в холодной воде, вылила воду в муку и стала месить тесто для жита. Наблюдавшая за всеми движениями старушки девятилетняя Гунчам спросила:
- Мома, ты для чего делаешь жит?
- Эти лепешки жарят, поминая усопших и молясь за них.
- Апай, а давай я тебе помогу?
- Нет, доченька, ты просто смотри. Тебе тоже когда-то придется делать жит.
Пока Зайнапхан-ана жарила тончайшие лепешки, Мерванам-ана, выйдя во двор, наказала двум молодым женщинам:
- Доченьки, к приходу мужчин поставьте в одну комнату столик, расстелите скатерть. Как только Зайнапхан закончит готовить жит, пусть принесет и разложит всё на столике.
В комнате стало жарко. Мы с соседкой Пашахан вышли во двор. Я посмотрела на дом, в котором хозяйкой долгие годы была Гюли-ана. На одной его стороне размещался длинный навес, увитый виноградом. На молодых побегах уже появилась нежная зелень. С другой стороны возвышалась чайхана, украшенная резным цветочным узором. В одном углу чайханы на высокой полке стояли два казана, начищенные до блеска. Не зря сельчане говорят, что у Ядикара золотые руки. Двор у него опрятный и красивый. Гюли-ана посадила вокруг чайханы розовые кусты. Набухшие бутоны сверкали росой. Теперь все лето благоухание роз будет наполнять двор. Последний привет от матери. Гюли-ана работала, не покладая рук. Жила с детьми не хуже других. И дети выросли трудолюбивыми и честными.
Чуть скрипнула калитка: мужчины вернулись с кладбища. Ядикар шел впереди. Он выглядел постаревшим. Остановился перед входом в дом.
- Вот я и передал свою ана Аллаху. Двор без тебя осиротел, моя добрая мама, мое счастье, моя советчица…
К рыданиям Ядикара присоединились голоса его сестер. Женщины вышли из комнат. Двор вновь наполнился плачем, даже мужчины не могли сдержать слез. Мать для всех нас – человек самый дорогой, незаменимый. Ради счастья своих детей готова пережить все. Не выставляет напоказ свои переживания, не сетует на трудности. Велико горе детей, когда мать покидает этот мир.
Плач утих, и мужчин пригласили в приготовленную для них комнату. Жит был освящен молитвой из Корана, и все помолились за Гюли-ана. Чаепитие проходило в молчании.
Когда кончили пить чай, Ядикар сказал:
- Мулла, отец, прошу вас помолиться за мать.
- Хорошо, сынок, просьбу твою исполню, буду читать в течение сорока дней, –ответил он.
Помолившись, все поднялись из-за стола, стали прощаться и расходиться. В доме остались подруги, сватьи и близкие соседки, которые были назначены на семь дней поминать Гюли-ана. Тихо беседовали мы, иногда приглушая голос до шепота. В моменты печали привычный мир кажется иным. Глаза смотрят зорче, чувства обостряются. Вечером, когда пришло время трапезы, Джаням и Халидам занесли в зал длинные низкие столы и сказали женщинам:
- Мерванам-ана принесли вам суюк аш .
Они разлили суп по пиалам и поставили их перед каждой женщиной, потом разломали на куски большую лепешку, испеченную в тандыре, и выложили ее на стол. Мужчины расположились в чайхане. Им тоже подали по пиале суюк аша. После трапезы стали разносить аткян-чай . За чаем велись неспешные беседы. Затем женщины бесшумно убрали посуду со столов.
После чаепития самые уважаемые женщины, сидевшие на почетных местах, вежливо передавали друг другу право прочесть молитву. Это входило в поминальную церемонию.
Наконец, Мариям-ана, обратившись к Пашахан и Меманхан, сказала:
- Доченьки, да не запятнаются ваши руки! Такую вкусную еду приготовили! Спасибо вам, – и старейшая подняла руки для молитвы.
По уйгурским обычаям в день смерти в доме, где это случилось, родные не готовят ничего: еду и чай приносят подруги и соседи. И это продолжается в течение семи дней. Две женщины, избранные работать у казана, неделю готовят еду, моют посуду и делают другую работу по кухне. Они же ставят кушанья перед теми, кто остался на семь дней. На исходе седьмого дня тем, кто обмывал тело усопшей, в знак благодарности отдают лучшие одежды покойной. А соседкам, которые семь дней работали у казана, дают по одному корпя или одеялу, по куску туалетного мыла, а также скатерти, ложки, маленькие пиалы и одну большую, полную риса. Большие события всегда обрастают маленькими привычными делами. И это помогает затянуться сердечной ране. Жизнь все время толкает нас вперед.
***
Не успели мы оглянуться, как пришла пора готовиться к проведению семидневного назыра – поминок Гюли-ана. В уйгурских селах для таких случаев заранее собирают с каждого дома деньги, на которые покупают большой казан, двести подносов, ложки, тарелки, пиалы, скатерти, скамьи. Этой утварью пользуются всем селом для назыров, свадеб и других больших событий. А по окончании торжества общинные принадлежности моют, убирают и хранят до следующего случая.
Утром во двор Ядикара принесли столы и скамейки, расставили их под виноградом в два ряда. Столы накрыли скатертью. На одной стороне двора мужчины резали скот, на другой – женщины чистили морковь. Трудились и родственники, и соседи, и друзья. Джаням и Халидам вместе с пришедшими женщинами десять раз выпекали лепешки в тандыре и раскладывали их на столах. Когда смотришь на людей, которые бросили свои домашние дела ради того, чтобы поддержать семью, которую постигло горе, душа радуется. Простые люди дружны и отзывчивы.
За два дня до этого Ядикар отправился к известному в нашем селе повару Низамдуну, всегда готовому помочь, будь то свадьба или поминки.
- Ака , приготовьте поминальный плов в честь моей матери. Завтра мы забьем здорового бычка – приходите посмотреть. Если потребуется, то зарежем еще и барана.
- Брат, не беспокойся, я приду и все проверю, – пообещал повар.
За день до назыра Низамдун пришел сварить мясо бычка. Подошел к нарезанной моркови, на глаз оценил ее количество. Взял пригоршню риса и, осмотрев его, высыпал обратно в мешок. Лишь после этого присел выпить с остальными пиалу бульона.
И вот, день назыра наступил. Низамдун с раннего утра принялся готовить плов в двух больших казанах. По его расчетам на каждого человека приходилось около ста граммов риса, пятидесяти граммов мяса, восьмидесяти граммов моркови, тридцати граммов масла, тридцати граммов лука и разных приправ. Обычно, прежде чем начать готовить плов, Низамдун хорошо накалит масло, добавит мясо, поджарит вместе с ним лук и морковь. Оценив сорт риса, нальет на глаз воду в казан и вскипятит ее, а в это время вымоет тщательно рис в теплой воде. Наконец, поместит рис в казан поверх мяса и овощей и зальет его кипятком. Рецепт обычный, но у Низамдуна плов получается особенно вкусный. Все с удовольствием его едят, да повара нахваливают.
К полудню во дворе собралось более трехсот мужчин. После омовения рук они заняли свои места. Мулла прочитал молитву и освятил жит. Женщины подали чай, а следом стали разносить дымящийся плов. Мужчины ели неторопливо, были серьезны, негромко разговаривали между собой. День был солнечный и тихий.
К двум часам пополудни мужчины разошлись. Настала очередь женщин. После омовения рук самые старшие прошли в доме, а молодые расселись под навесом. И опять вначале принесли син-чай в пиалах, а после того, как они освободились, подали аппетитно благоухающий плов на глубоких подносах – таваках. И сразу стали разносить аткян-чай со сливками.
День клонился к закату. Поминальная трапеза закончилась, со столов убрали посуду. Помолились. Жена Ядикара, Хушням, и его сестры, Селимям и Саниям, внесли в комнату четыре узла с одеждой и положили перед Мерван-ана, Зайнапхан-ана, Мариям-ана, которые обмывали тело покойной, и перед Сепиям-ана, лившей воду. Дочери опять всплакнули и обратились к женщинам-помощницам:
- Примите эти мамины вещи на память и не обижайтесь, если что не так.
Хушням повернулась Джаням и Халидам.
- Соседки, вы так хорошо поработали у казана все эти семь дней, спасибо, – сказала она, а Селимям и Саниям положили перед ними все, что приготовили.
Но жещины стали отказываться.
- Нет, нет, что это вы делаете? Мы близкие соседи, можно сказать, родственники. И помогали вам из уважения к вашей матушке.
Сидевшая в центре на почетном месте Аппак-ана, сказала:
- Селимям, Саниям! Вы хорошо смотрели за Гюли, ухаживали за ней, возили к докторам! Но ничего не поделаешь: пребывание на этой земле кончается. У каждого свой день и час. Ядикар – достойный сын, он проводил красиво свою мать. Пусть место, где легла Гюли, будет пухом, и успокоится ее душа! Будьте все здоровы! Пусть не погаснет свеча вашего рода, которую зажгла ваша мать. – После этих слов Аппак-ана воздела руки для прочтения молитвы и вместе с ней поднесли ладони к лицам остальные.
Следом заговорила Зайнапхан-ана.
- Джаням, Халидам! Живите долго! Спасибо вам, добрые соседки. Помолимся за ваше благополучие!
Все подняли руки к лицам.
Закончился семидневный назыр по покойной Гюли-ана, и родственники разъехались. Соседи забрали с собой сестер Селимям и Саниям, чтобы развезти их по домам. Хушням с дочерьми принялись за уборку. Когда все было прибрано, Ядикар вошел в комнату матери. Поглядел на пустую постель – защемило сердце. Он опять заплакал навзрыд. К Ядикару подошел сын и, взглянув на бабушкину кровать, спросил:
- Папа, почему бабушка умерла? Бабушкины подруги тоже болели, а потом выздоровели. Почему моя бабушка не поправилась?
Таиржан рухнул на кровать и заплакал.
Ядикар растерялся, не зная, что ответить шестилетнему сыну. Он погладил его по голове, вытер слезы и сказал:
- Не плачь! Бабушка не любила, когда вы плачете. Завтра отведу вас к мома.
Малыш поднял глаза на отца:
- Я так любил спать с мома, она мне много сказок рассказывала. Теперь кто мне расскажет сказки? – он обнял отца.
- Твоя бабушка на небесах, и нас оттуда видит. Если хочешь радовать ее, будь хорошим джигитом и помни ее наставления.
Назавтра Ядикар, как и обещал, взял жену, сына и дочерей Унчям и Гунчам на кладбище. Унчям сделала букет из бабушкиных любимых пионов и поставила его в банку с водой. Кладбище лежало в низине, под горой. Семья подошла к ровно утрамбованной кетменем могиле и застыла. Ядикар, присев на корточки, помолился. Все прошептали слово «аминь», провели руками по лицу. Унчям поставила на могилу свой букет.
Маленький Таиржан впервые оказался на кладбище. Он разглядывал холмик, возвышавшийся над могилой бабушки. Он не подозревал, сколько страданий и горя выпало на ее долю, до того как ее опустили в черную землю.
х х х
- Откуда малышам знать о таких бабушках и матерях, как Гюли-ана? Только из книг, – прервав рассказ, заметила я. – Вот почему написана эта книга.
Рус кивнула, соглашаясь с моими словами. Самолет гудел. Он пытался обогнать закат, но крыло уже было окрашено розовыми лучами. Я посмотрела на Рус.
- Не знаю, слышали вы о том, что у нас творилось в 1930-е годы. Много десятилетий правда скрывалась. Почти вся история тех лет состоит из «белых пятен». А я рассказала о них со слов очевидцев многих событий того времени. Они помнили, как мужчин объявляли «врагами народа», бросали в тюрьмы, пытали. Их жены и матери, оставшиеся дома с детьми, страдали не меньше: их насильно переселяли в чужие края. И матери держались героически ради спасения детей. Все они до последнего надеялись, что мужья вернутся. У нас в селе происходило то же, что и по всей стране.
- А как село ваше называется? – полюбопытствовала Рус.
- Село Большой Чиган. Древний Шелковый путь разделил его на Верхний и Нижний поселки. Раньше там было не больше пятидесяти семей, но постепенно село разрослось. Вместо глинобитных хижин появились современные добротные дома. Народ стал лучше жить. Если раньше у нас была только старенькая начальная школа, то сейчас красуется трехэтажная десятилетка. Классы в ней светлые, есть спортивный и актовый залы. Улицы заасфальтированы, повсюду цветы. Вообще-то, сейчас Большой Чиган для многих – счастливое место. Что не изменилось в нашем селе, так это трудолюбие жителей. Они остаются тружениками, любят и понимают землю. А я хочу, чтобы они еще знали и понимали нашу историю. Поэтому героиня моей книги – моя односельчанка Гюли-ана.
- Это ее смерть подтолкнула вас начать писать?
- Не только. О репрессиях долгое время не то что писать, говорить запрещалось. Десятилетия спустя архивные документы рассекретили, открылась правда. Времена изменились. И я решила через судьбу обычной уйгурской семьи показать страдания многих тысяч людей.
- Значит, сейчас я услышу самое начало вашей истории? – Рус проигнорировала поднос с напитками, предложенный бортпроводницей, я же взяла стакан воды.
- Если вы не устали, – я улыбнулась попутчице, – то я продолжу.
Subscribe to:
Posts (Atom)
